Суд над Иисусом. Еврейские версии и гипотезы - Михаил Хейфец

Значит, возможно, виновна римская власть? Ей принадлежала светская компетенция в Иудее, в Иерусалиме особенно…

Но, по Флюссеру, Йешуа не представлял для Рима прямой опасности. Конечно, он объявил наступление нового Царства — вся проповедь всеобщей любви была возможна только в преддверии нового, наступающего Царства истины, Царства Бога. Оно казалось Ему совсем рядом, близким. Царство уже началось — с появления Иоанна, уже возникло движение к Богу, чтобы прорвать завесу, отделяющую людей от Него. «О Царстве можно сказать так: берет человек горчичное зернышко и сеет его в поле. И оно вырастет и превращается в дерево. И прилетают птицы и вьют гнезда в его ветвях» (Лк, 13 18–19). Тогда человеческие звания утратят силу, тогда последние станут первыми, а первые — последними… «Истинно говорю вам — мытари (сборщики налогов — М. Х.) и блудницы (проститутки — М. Х.) впереди вас войдут в Царство Бога» (Мф, 21 31–32). Сатана, владыка болезней, потеряет свою власть — и болезни уже стали исчезать по его, Йешуа, велению, ибо он ведет людей навстречу Царству Бога. А с приходом такого Царства — что ж, давно известно, что Римская империя как бы испарится сама собой…

Чужеземное (в частном случае, Римское) владычество над Израилем есть следствие греховности народа: «Если бы Израиль выполнял слова Закона, который ему дан, ни один народ и ни одно царство не властвовали бы над ним. Ведь что говорит закон? „Если дом Израиля будет нарушать Закон, то над ним будут господствовать народы, а если он будет соблюдать Закон, то отступят от него горести, утраты и печаль“» (Таргум Зах., 14, 9). Еще: «Кто берет на себя бремя Закона, облегчается ему несение бремени царств земных и тяготы путей сего мира. Но тот, кто облегчит себе бремя Закона — усугубятся ему бремя царств земных и тяготы путей мира сего» (Пиркей Авот). Отсюда возникла компромиссная позиция Йешуа в знаменитой истории с динарием кесаря. Деньги даны человеку кесарем и потому должны возвращаться ему же. Не служи одновременно Богу и богатству (маммоне), отдай властителю денег законную его долю в этом мире — и поспешай на суд к истинному Владыке Израиля…

Но тогда кто? Римляне все же казнили Йешуа… Давид Флюссер не отступает от традиционной для евреев версии прежних сказаний о рабби из Нацерета: он считает, что в этой гибели были повинны не иноземцы, не светские власти Рима, но те, кто названы им «храмовой», или «культовой бюрократией». Высшие служители Иерусалимского храма, окружающие трон первосвященника, — вот кто были истинными убийцами Йешуа!

Но если рабби был, по Флюссеру, невинен перед Законом, то — чем и как довел их до преступления (осуждение невинного есть грубое нарушение Закона?)

Храм считался оплотом саддукеев, самых образованных и самых информированных людей в еврейской элите. Они ведали про необъятную силу мировой империи, о которой простые люди не догадывались, они трезво взвешивали несоизмеримость народного сопротивления с гигантской мощью владычицы полумира и Средиземного моря. Саддукеи пытались хитростью и маневрами предотвратить народное восстание, ибо оно угрожало нации безумной катастрофой (каковая и случилась через 40 лет!). Как лица, постоянно сотрудничающие с ненавистным, жестоким, беззаконным оккупационным режимом, обитатели Храма находились в кольце народной ненависти, той ненависти, в которой — иногда и несправедливо — тонут любые коллаборанты. (А эти все, целиком, погибли через 40 лет, в дни Иудейского восстания). А на фанатичном-то Востоке такая ненависть — смертносный океан!

И вот является в их город издалека провинциал-галилеянин, чья ученость у знатоков Писания под большим вопросом (формального-то «диплома», смихи, у них он не получал!), с утопическим предсказанием скорого пришествия Царства, которого они, конечно, тоже теоретически ждут, в которое верят, но ясно, что на сегодня это лишь миф, мечта, облака в небе… Его встретили толпы обезумевших иерусалимских простолюдинов, крики «Осанна!», слышалось пение Псалмов на улицах, под копыта его осла бросают разные одежды (Мф. 21,11). Он является в родовую их вотчину, в Храм и учит там народ, как власть имеющий. Одного этого факта достаточно, чтоб столичные умники и знатоки текстов, с их обширными претензиями и наследственным выскокомерием, могли выскочку возненавидеть!

«Пришли опять в Иерусалим. И когда он ходил в Храме, подошли к нему первосвященники, и книжники, и старейшины и говорили ему: „Какой властью ты это делаешь? И кто тебе дал власть делать это?“ Иисус сказал им в ответ: „Спрошу и я вас об одном, отвечайте мне: тогда и я вам скажу, какой властью… Крещение Иоанново с небес или от человеков?“… И сказали … „Не знаем“. Тогда Иисус сказал им в ответ: „И я не скажу, какой властью это делаю“» (Мк, 11, 27–33).

Потом случилась известная история с изгнанием торгующих из Храма, и, по мысли Флюссера, более всего его ненавидели его за то, что он оказался прав — даже и в их глазах (потому что после его гибели они придумали-таки практический способ, как вынести торговлю, необходимую для свершения жертвоприношений, с самой территории Храма). И именно потому, верно, до смерти их напугало его обещание, когда они приступили к нему с новыми вопросами: «Каким знамением ты докажешь нам, что имеешь власть так поступать», а он ответил: «Разрушьте Храм сей, и я воздвигну новый за три дня» (Иоанн 2–19). По Марку и Луке, об этом зашла речь и потом, на суде, и лжесвидетели истолковали его слова (а, может, не лжесвидетели, замечу в скобках, может не солгали, а так услышали, так его поняли) как прямую угрозу Храму: «И некоторые, встав, лжесвидетельствовали… „Мы слышали, как он говорит: „Я разрушу Храм сей рукотворенный и через три дня воздвигну другой, нерукотворенный““ (Мк 14–58). Элита Храма не могла не поверить ему — и потому-то и была безумно напугана! Храм — последнее, что оставалось у них в Иудее: вся периферия, весь город были уже захвачены сектантами разных фракций иудаизма, и вот явился чудотворец, который способен в три дня лишить их, аристократов нации, последнего достояния.

Они обратились за содействием к Пилату. „Римляне ревностно заботились об охране культовых сооружений на территории империи, — пишет Флюссер, — стало быть, в их задачу входило и избавление первосвященников от возмутителей спокойствия“ (41). По сведениям профессора, через тридцать лет жрецы Храма выдали римскому наместнику еще одного еврея, пророчествовавшего о гибели Храма, но тот римлянин правильно установил диагноз задержанного — душевное заболевание, и отпустил нового Йешуа (его звали бен Анан).

„Жители Иерусалима и начальники их… не найдя в нем никакой вины, достойной смерти, просили Пилата убить его“ — Флюссер считает, что в „Деяниях апостолов“ (13, 27) верно отражена историческая ситуация. Не нашли в нем вины сами — и попросили об услуге римлянина.

Кем же был этот римлянин, прокуратор Понтий Пилат?

Сохранилась его характеристика, данная последним царем иудеев Агриппой в письме к императору Калигуле (составлял письмо для царя, по видимому, Филон Александрийский, и потому оно найдено среди его сочинений): „Пилат по натуре упрямый, своевольный и грубый… Его злодеяния — взяточничество, насилия, грабежи, истязания, оскорбления, беспрестанные казни без приговора и бесчисленные невыносимые жестокости“. Несложно предугадать, какая судьба ждала еврея, попавшего на суд подобному наместнику.

Тем сильнее поразили современников явные колебания прокуратора при вынесении приговора. Сначала он вежливо отослал галилеянина, так сказать, в органы юстиции по месту свершения преступления — тетраху Галилеи Ироду-Антиппе. Мы-то знаем — Ирода интересовало одно: не воскресший ли это Иоанн? Убедившись, что перед ним другое лицо и вдобавок, что оно уже покинуло пределы его владений и более не опасно, он вернул арестанта Пилату. Чем последний остался очень доволен — „Деяния“ упоминают, что с того дня они подружились. Дальнейшие попытки прокуратора оставить Йешуа в живых, включая предложение амнистировать осужденного в качестве дара народу на Песах, тоже хорошо известны. Не буду их пересказывать, а изложу версию проф. Д. Флюссера.

Флюссер предполагает, что Пилат был вовсе не против в чем-то угодить жреческой элите в рамках выполнения своих прямых обязанностей. Но, помимо этого, у него имелись собственные интересы в Иерусалиме. Амнистия на Песах была привилегией римского наместника, но „по раввинской литературе мы знаем что такая амнистия чаще всего не свалилась с небес: ей предшествовали продолжительные хлопоты“ (42), отмечает Флюссер. У Пилата и первосвященника имелись разные интересы: Пилат, прежде всего, хотел казнить более опасного для него врага — боевика Варраву (Бар-Абу). А первосвященник был заинтересован в гибели Йешуа и в спасении, выражаясь в современных терминах, боевика-террориста: это сулило навар, авторитет у иерусалимской толпы. Толпа всегда предпочтет, уж если ей предстоит выбирать, героя, сражавшегося с врагом оружием в руках, а не какого-то бродячего проповедника. Жреческая верхушка сама побаивалась казни Йешуа: да, они хотели убить его, „но говорили: только не в праздник, чтоб нем сделалось возмущение в народе“ (Мф, 26, 5). А убийство-то происходило как раз в праздник… Первосвященник и его люди нуждались в тот момент маневре. Пилат же играл в другую игру, но — проиграл: вынужден был отпустить именно Варраву, на которого, в первую очередь, точил свои клыки, а Йешуа отдал палачам…