Исповедь - Юра Мариненков

и препаратов у меня нет. Не понимаю, короче. Даже не представляю, что можно придумать? – всё с той же интонацией разъяренно говорил он.

– Мне ничего не нужно, – с полной, для них обоих, неожиданностью протяжно произнес лежащий настоятель. – Рому…, -тяжело вытянул он. – Забери его с собой. Помоги ему. Не оставляй здесь.

– Что? Миша, нет. Куда я его с собой возьму? Да его быстрее со мной прибьют, чем без меня.

Отец Михаил всё так же спокойно лежал, смотря своему старому товарищу прямо в глаза, впиваясь в них как можно больше.

– Миша, ну сам подумай, как ты это себе представляешь? Я ему посоветовал идти к Печерской губе. Там его должны приютить. В том месте ещё такие же, как и вы, люди есть. Ладно, я ему даже пистолет свой отдам, – оживленно и суетливо говорил Серега, по взгляду которого было предельно ясно, что он никак не хочет брать с собой кого-то лишнего.

– Возьми, прошу тебя, – снова повторил отец, перенеся свой взгляд на Рому и останавливая свои глаза на нем пару секунд. – Попробуй там поищи свою путь, брат мой. – Прозвучало это теперь в его скрытную и совсем молчаливую сторону.

Эти слова обдавали Рому одновременно холодным и горячим потом, который, как ощущалось, убивал внутри его души последние живые надежды на здоровье настоятеля.

Серега резко взял его за руку и отвел всё в тот же, темный угол, подальше от отца Михаила. Тот не особо боялся услышать сейчас ещё что-то более угнетающее, понимая, что самое страшное для него уже почти случилось.

– Слушай, ты пойми, я тебя в принципе взять то могу, но скорее всего, ты долго не протянешь. Ты же ведь, наверное, автомат в руках никогда и не держал. Поверь мне на слово, не нужно тебе к нам. Пожалеешь потом, точно говорю.

Он сейчас даже не смотрел в Серегины возбужденные глаза, уставившись лишь куда-то в сторону алтаря своим пустым, где-то витающим взглядом. Очевидно, ему сейчас было не до этого, вот только высказывать высокому дядьке его безразличие к этому выбору почему-то не очень хотелось.

Они простояли в такой тишине примерно минуту, видимо, вместе не зная, что ещё можно было сказать, и в какой-то момент Серега просто двинулся к отцу, наверное, придумав в оправдание что-то ещё. Рома спокойно смотрел куда-то туда ровно до того момента, пока не понял, что Серега уже как несколько секунд, стоял где-то там в полной тишине ничего не говоря. Страх стал окутывать его ещё больше и жуткие мысли в голове начинали развиваться быстрее, чем он сам думал обо всём этом. Не хотелось даже поворачиваться. Его тело просто не могло этого сделать, как бы он сам и не пытался переубедить свой мозг, что это нужно и от этого никуда не деться. Вдруг чья-то рука спокойно легла на его плечо, резким испугом останавливая его дыхание и парализовав его в полной тишине, пытаясь не слышать того, что может быть сейчас сказано.

– Пойдем…попрощаешься… – тихо, без каких-либо эмоций, бурлящих внутри него ещё минуту назад, сказал ему уже знакомый голос.

Он развернул его и обняв, повел к тому самому месту, где немного трещали дрова в печи а рядом лежал настоятель, закрыв, видимо, уже навсегда свои необычные и самые добрые глаза в этом сером мире.

В этот момент по нему пробежалось очень непонятное и довольно жуткое ощущение. Казалось, что теперь, его будто бы отсоединили от семьи и он остался один. Ему сразу вспомнилось похожее чувство, когда мама оставляла его у своих друзей, сама иногда пропадая на несколько дней и иногда даже недель. Это ощущение потерянности и полного одиночества было, пожалуй, одним из его, как понималось даже сейчас, очень большим страхом. Осознание того, что отца Михаила больше нет, никак и не под каким предлогом не лезло в голову. В момент, когда он ещё пытался представить себе, что это лишь очередной, плохой сон, Серега снова прижал его к себе, будто бы своим теплом пытаясь хоть немного поддержать этого молодого паренька в грязной и потрепанной рясе. Тогда-то к нему ещё сильнее стало приходить это мрачное понимание всей происходящей реальности. Было по-настоящему страшно.

После недолгих соображений они вдвоем решили похоронить его, пока товарищ отца не ушел, ведь одному ему было бы почти невозможно что-либо сделать с таким большим телом. Вытащив его наружу и вдохнув хоть немного прохладного воздуха, Рома, как-то неожиданно быстро пришел в себя, почти сразу решив, что похоронить настоятеля около той самой лавочки, на которой он обычно всегда любил проводить своё свободное время. Теперь, этого времени, как казалось ему, у него будет предостаточно и лишь в этом месте, он будет чувствовать себя лучше всего.

Серега делал всё, что говорил ему почти незнакомый юноша. Он стал неожиданно простым послушником, в котором, судя по всему, ещё была хоть небольшая вера, заметить которую внутри храма казалось не простым делом. Здесь, наверху, он ощущался более молчаливым. Хотя, может быть всё это, как казалось, было связанно со смертью того, с кем он только и говорил? Но думать об этом, сейчас не было времени. Этот огромный человек быстро выкопал яму, примерно с себя ростом, и стал заворачивать тело в ту пелену, что Рома нашел у себя в вещах. Она была не очень чистая и казалась абсолютно не подходящей к такому человеку, но выбора не было. К тому же, отец Михаил, как вспоминал сейчас он, никогда не любил всё выделяющееся. Для него всегда простота была залогом хорошей жизни. Хотелось верить, что теперь она станет для него залогом чего-то большего и более серьезного.

Рома отпевал своего духовного наставника настолько, насколько позволяли ему покинувшие силы. Он выдавал этому таинству всего себя, даже позабыв о том, что рядом с ним кто-то находится. Обычно, во время погребения, за само отпевание всегда отвечал тот, кто сейчас был в пелене и он был лишь помощником, никогда не горящим желанием учиться тому же, поэтому, отпевать ему приходилось, по сути, впервые. Он даже не мог подумать, что когда-то первой отпетой душой будет один из его самых близких и самых дорогих людей в жизни.

Спустя довольно короткое время, после всего этого, когда его пустые мысли лишь просто стояли над могилой, думая о чем-то своем и очень близком, Серега снова, как и тогда, прижал его к себе своей теплой, зимней курткой, и повел вниз.

В храме Рома особо даже не слышал шаги товарища отца,