«Свистящие стрелы» Маодуня и «Марсов меч» Аттилы. Военное дело азиатских хунну и европейских гуннов - Валерий Никоноров

К сожалению, до нашего времени не дошло ни одного прижизненного портрета Аттилы (впрочем, как и ни одного достоверного изображения гунна вообще). Правда, нумизматы предполагают, что аллегорический образ Аттилы — в виде дракона с человеческой головой, попираемого победоносным императором, — присутствует на римских монетах периода серьезных военных неудач гуннского правителя в 451 и 452 гг.{54} (рис. 30, 7). Зато образ «бича Божьего» (лат. flagellum Dei), как нарекли Аттилу в христианской традиции{55}, будоражил воображение многих художников на протяжении позднего Средневековья и Нового времени{56}(рис. 30, 2, 31–33).

При Аттиле держава европейских гуннов особенно усилилась и значительно увеличилась в размерах. В Северном Причерноморье Аттила подчинил себе сильное гуннское племя акациров, что имело чрезвычайно важное военно-стратегическое значение. Главой над акацирами и соседними народами он назначил своего сына Эллака (449 н.э.). Затем Аттила обратил свои взоры на запад с явным намерением получать дань и от Западной Римской империи. Он выступил в поход из Паннонии, где находилась его ставка, в начале 451 г. Его огромная армия, насчитывавшая примерно 100 000 воинов (см. главу 12), состояла из собственно гуннов, а также из остроготов, гепидов, герулов, рейнских франков, ругиев, скиров и представителей других народов, подвластных Аттиле. Объектом своего вторжения гуннский царь избрал провинцию Галлию. Он перешел Рейн, разрушил и разграбил много галльских городов и подошел к Орлеану на Луаре, но захватить его не смог. Затем, когда на пути воинства Аттилы оказался город Труа, только заступничество местного епископа, святого Лупа, спасло его от разорения (рис. 34). 

Защита Галлии была поручена выдающемуся политику и военачальнику Аэцию (рис. 35; см. также рис. 49, J), очень хорошо знавшему как самого Аттилу, так и гуннов, поскольку в молодости ему пришлось провести некоторое время у них в плену в качестве заложника, да и в дальнейшем он активно поддерживал с ними отношения (см. главу 14, раздел Б). В качестве своих союзников Аэций привлек везеготов, франков, саксов, аланов, армориканцев и др. Ему удалось отогнать гуннов от Орлеана, и вскоре обе армии встретились на Каталаунских полях (см. главу 14, раздел Б). В этой «битве народов», в которой, по сути, решалась судьба позднеантичной цивилизации, Аттила потерпел поражение. В самый критический момент этого сражения Аттила принял решение отступить в свой защищенный повозками лагерь-табор (см. главу 14, раздел Г). Осаждаемый врагами и опасаясь попасть к ним в плен живым, он приказал своим воинам сложить костер из их седел и был готов зажечь его и сам прыгнуть в огонь (Iord. Get. 210–213). Этот драматический эпизод нашел отражение во многих произведениях изобразительного искусства Нового времени (рис. 36–38, 7). Однако Аттила сумел сохранить значительную часть своих войск, причем не без вмешательства Аэция (который явно опасался усиления своих главных союзников — везеготов — в случае полного разгрома гуннов), и получил возможность уйти восвояси, хотя и потерял при этом часть добычи.

Воспользовавшись возникшим напряжением в отношениях между вчерашними союзниками, римлянами в лице Аэция и везеготами, весной 452 г. Аттила совершил поход в Северную Италию. Сохранился интересный рассказ Иордана о том, как гунны овладели городом Аквилеей: 

После долгой и усиленной осады Аттила почти ничего не смог там сделать; внутри города сопротивлялись ему сильнейшие римские воины, а его собственное войско уже роптало и стремилось уйти. Однажды Аттила, проходя возле стен, раздумывал, распустить ли лагерь или же еще задержаться; вдруг он обратил внимание, что белоснежные птицы, а именно аисты, которые устраивают гнезда на верхушках домов, тащат птенцов из города и, вопреки своим привычкам, уносят их куда-то за поля. А так как был он очень проницателен и пытлив, то и представил своим следующее соображение: «Посмотрите, — сказал он, — на этих птиц: предвидя будущее, они покидают город, которому грозит гибель; они бегут с укреплений, которые падут, так как опасность нависла над ними. Это не пустая примета, нельзя счесть ее неверной; в предчувствии событий, в страхе перед грядущим меняют они свои привычки». Что же дальше? Этим снова воспламенил он души своих [воинов] на завоевание Аквилеи. Построив осадные машины и применяя всякого рода метательные орудия, они немедля врываются в город, грабят, делят добычу, разоряют все с такой жестокостью, что, как кажется, не оставляют от города никаких следов.

Эта история также произвела большое впечатление не только на современников, но и на их далеких потомков (рис. 38,2; 39; 40).

После взятия Аквилеи гунны захватили и разорили Медиолан (Милан) и Тицин. Положение для западноримского правительства стало столь опасным, что Аэций даже рекомендовал императору Валентиану III бежать из Италии. Вот что пишет далее Иордан:

Но когда возникло у Аттилы намерение идти на Рим, то приближенные его, как передает историк Приск, отвлекли его от этого, однако не потому, что заботились о городе, коего были врагами, но потому, что имели перед глазами пример Алариха, некогда короля везеготов, и боялись за судьбу своего царя, ибо тот после взятия Рима жил недолго и вскоре удалился от дел человеческих. И вот, пока дух Аттилы колебался относительно этого опасного дела — идти или не идти — и, размышляя сам с собою, медлил, подоспело к нему посольство из Рима с мирными предложениями. Пришел к нему сам папа Лев на Амбулейское поле в провинции Венетий, там, где река Минций пересекается толпами путников. Аттила прекратил тогда буйство своего войска и, повернув туда, откуда пришел, пустился в путь за Данубий (Дунай), обещая соблюдать мир.

Встреча и переговоры грозного гуннского воителя с римским папой Львом I, которые в результате принесли избавление измученной и разгромленной Италии, вдохновляли творческих людей последующих поколений (рис. 39; 41; 42).

Гунны оставили Апеннинский полуостров, где свирепствовал голод и началась эпидемия, и вернулись в Паннонию. Обе кампании — галльская и итальянская — явно не удались Аттиле, который, несомненно, рассчитывал на более благоприятный для себя их исход. Согласно Иордану, царь гуннов совершил после этого еще один неудачный поход в Галлию, желая подчинить себе аланов, осевших за рекой Лигер (Луарой), Однако в результате он был отогнан везеготским правителем Торисмундом, своевременно приведшим свое войско на выручку аланам (Iord. Get. 226–228). Впрочем, некоторые историки не без оснований сомневаются в достоверности этого рассказа{57}. Как бы там ни было, серьезные военные неудачи не могли не сказаться на моральном и физическом состоянии Аттилы, и в 453 г. он умер. Иордан так описывает это событие, имевшее поистине эпохальное значение для судеб позднеантичной цивилизации:

Ко времени своей кончины он (Аттила), как передает историк Приск, взял себе в супруги — после бесчисленных жен, как это в обычае у того народа, — девушку замечательной красоты по имени Ильдико. Ослабевший на свадьбе от великого ею наслаждения и отяжеленный вином и сном, он лежал, плавая в крови, которая обыкновенно шла у него из ноздрей, но теперь была задержана в своем обычном ходе и, изливаясь по смертоносному пути через горло, задушила его. Так опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах царю. На следующий день, когда миновала уже большая его часть, королевские прислужники, подозревая что-то печальное, после самого громкого зова взламывают двери и обнаруживают Аттилу, умершего без какого бы то ни было ранения, но от излияния крови, а также плачущую девушку с опущенным лицом под покрывалом. Тогда, следуя обычаю того племени, они отрезают себе часть волос и обезображивают уродливые лица свои глубокими ранами, чтобы превосходный воин был оплакан не воплями и слезами женщин, но кровью мужей. В связи с этим произошло такое чудо: Маркиану, императору Востока, обеспокоенному столь свирепым врагом, предстало во сне божество и показало — как раз в ту самую ночь — сломанный лук Аттилы… Историк Приск говорит, что может подтвердить это [явление божества] истинным свидетельством. Настолько страшен был Аттила для великих империй, что смерть его была явлена свыше взамен дара царствующим.