Челюскин. В плену ледяной пустыни - Михаил Александрович Калашников

день, когда плававшие льды уже невозможно было огибать, и корпус корабля, впервые за много дней безмятежного плавания, встретился с крупной льдиной. «Началось…» – выдохнула команда, давно ожидавшая этой встречи. «Челюскин» пока еще легко отбрасывал стоявшие на его пути льдины, расшвыривал их по сторонам.

С каждым днем льды крепчали, корабль шел на таран, одерживал верх, но даже самому неопытному члену экипажа было ясно – долго так продолжаться не может, однажды белоснежный панцирь возьмет на таран самого «Челюскина». Пассажиры и команда не спали ночами – стоял постоянный скрежет, железная рубашка корабля царапала ледовые поля, торила дорогу, пока еще брала верх.

Капитан Воронин с удивлением отмечал в судовом журнале каждый пройденный десяток миль, сам себе не верил, что так далеко удалось забраться «Челюскину», и вынужден был про себя признавать частичную победу Шмидта, против своей воли нахваливая его: «Удачлив, подлец, дьявольски удачлив».

На следующий день Воронин немилосердно кусал язык, шептал проклятия: «Глазливая калоша! Зачем его хвалил? Все запорол своим поганым языком». Он понимал, что дело не в его так называемом «дурном глазе» или иссякнувшем везении Шмидта, дело было для него очевидным еще в Ленинграде, но проклинать Шмидта именно в эту минуту ему не хотелось.

Владимир Иванович открыл очередную страницу журнала, оставил короткую запись: «23 сентября. «Челюскин» полностью заблокирован в районе места прошлогодней аварии парохода «Александр Сибиряков». Настроение команды бодрое».

Палуба загромождена народом. Снова все облачены в брезентовые робы, выстиранные в океанской воде после угольных работ. Работенка предстоит не такая пыльная, но от этого вовсе не становившаяся легкой. Люди, в отличие от августовских трудов с переброской угля, заметно утеплены, торчат из-под робы вязаные воротники свитеров, шерстяные манжеты.

С капитанского мостика вещал Шмидт:

– Отсюда начинается наш настоящий поход! Все, что было до этого, – лишь безмятежная прогулка, детская забава. Пусть Арктика сколько угодно демонстрирует нам свою волю – человек не сдается под ее ударами. Своим упорством он способен расплавить даже эти тысячелетние льды. Чтобы выжить, нам нужно доказать, что мы в состоянии противостоять суровой владычице! За работу!

Бурно заклубилось людское озеро на палубе. По железным трапам, настилам и сходням потек трудовой десант вниз, на поймавшее их в ловушку застывшее месиво. Рваными краями торчали из океана плиты мастодонтовых размеров, утесы, корявые надолбы – хищно скалил пасть ледовый капкан. Помощник начальника экспедиции, заместитель Шмидта во всем, особенно в цифрах и вычислениях, за полчаса набросал оперативный список, составил план работ, разбил людей по сменам, установил график отдыха. Работа закипела.

Периметр «Челюскина» опоясала живая нитка. Ломами, кирками, рыболовецкой пешней люди обкалывали намерзшие глыбы с бортов, врубались в ледовую толщу, забравшую их судно в плен.

На бодром воодушевлении прошли первые рабочие смены. Результат на выходе оказался неутешительным: подрубились незначительно, с такой толщиной льдов и не стоило ждать быстрой работы.

Шмидт собрал очередное совещание, попросил своего заместителя сделать короткий доклад по прошествии первых суток. Когда Бобрин отчитался, Отто Юльевич спросил:

– Какие будут предложения, товарищи?

Воронин поднял руку:

– Необходимо освобождать нос корабля и переднюю половину или хотя бы треть. Если у «Челюскина» будет маневр для рывка, я смогу его раскачать, оторву корму и все остальное, что прилипло, ото льдов.

– Значит, бросаем весь личный состав на нос, обкалываем его, – утвердил Шмидт.

Заметив поднятую руку Бобрина, дал ему слово:

– Что у тебя, Анатолий Павлович?

– Предлагаю сократить количество людей в сменах. Пусть их будет меньше, зато вырастет число смен, люди станут дольше отдыхать, возможно, это повысит эффект трудоотдачи.

– Принимается, – согласился Шмидт, – проработай этот вопрос, составь новые списки, перешей смены.

Вновь захотел высказаться Воронин:

– Еще одно предложение. Мне кажется необходимым составить именно смешанные списки.

Недоуменный коллективный взгляд в сторону Воронина заставил его тут же объяснить:

– Анатолий Павлович составлял рабочие смены так, как они идут по размещению в кубриках. А нужно, как мне кажется, брать из каждого кубрика по человеку: один от ученых, один от плотников, один от творческой интеллигенции и так далее. Люди смешаются, им будет стыдно друг перед другом за простои. А то ходят слухи, плотники – самая рабочая кость, подолгу филонят, устраивают затяжные перекуры.

– Как бы это не дало обратный эффект, – обеспокоенно заметил Бобрин. – Среди смен уже наметилась коллективная спайка, людям уверенней работается в привычном окружении.

– А я, пожалуй, соглашусь с Владимиром Ивановичем, – подхватил идею Воронина Шмидт. – Товарищ Бобрин, состыкуйте заново людей, переделайте списки. И вообще – присматривайтесь, не исключен индивидуальный подход, не так много у нас людей, чтобы не разобраться, кого с кем поставить в смену.

Выждав секунду, Шмидт произнес:

– И наконец, главное. Как бы ни был силен и дружен наш коллектив, одними руками нам судно не освободить. Поэтому я пригласил к нам сегодня Василия Романовича.

Быстро приподнялся и снова сел подрывник Бердяев.

– Вам слово, Василий Романович, – пригласил к диалогу Шмидт, – консультируйте, объясняйте, ставьте задачу.

Бердяев поправил галстук, негромко кашлянул:

– Мне потребуется рабочая группа, человек десять, я думаю, будет достаточно.

Шмидт молча кивнул Бобрину: «Займись, выдели, поставь на контроль».

– Быстренько их обучу, – говорил дальше Бердяев, – и под моим руководством они смогут бурить лед, закладывать аммонал. Думаю, дорожку мы «Челюскину» прокопаем. Только вот вблизи судна нельзя взрывать, придется небольшой участок от носа до места закладки первого заряда руками пропахать.

– Люди постараются, – заверил Шмидт, – но и вы, Василий Романович, не подкачайте.

Полярный день утрачивал свой вес, ночи становились длиннее. Рабочие смены шли одна за другой, ни на секунду не стихали удары металла о лед.

Поздними сумерками собралась на палубе очередная бригада. Промов узнал в одном коренастом работнике Яшку: глядели из-под мохнатой шапки два сверкающих глаза. Ни Борис, ни Яшка не хлопотали о том, чтобы им попасть в одну бригаду, и молодой плотник, увидев журналиста, раскинул руки: «Сама судьба нас вместе сводит». Видимо, Бобрин что-то видел, наблюдал, помнил наказ Шмидта, и поэтому так сформировалась их бригада.

Вышли на лед, стали уступчиками, чтоб не мешать размаху соседа, без команды и сговора, вразнобой положили первые удары в ледяную толщу. На носу бездвижного корабля висел мощный прожектор, освещал людей.

Яшка вызванивал пешней, как плотницким топориком, плел удары часто и легко, пела его пешня кованым голосом, роняя частую ледяную «стружку». Промов укладывал лом веско и обстоятельно, с придыхом, отламывал крупные глыбы, но и уставал чаще, останавливался перевести дух, любовался Яшкиной работой секунд пятнадцать-двадцать, снова поднимал свое орудие. Тело Промова болело первые два дня, потом втянулось в работу, привыкло, закалилось. Он не раз думал: