В кабинете психоаналитика. Эмоции, истории, трансформации - Антонино Ферро

переносе невозможны и нужно менять привычную технику, иначе анализ может прекратиться. Тогда появился «Марчелло» — ее новый парень, «добрый и доступный — в отношениях он следовал за ней».

Я очень осторожно интерпретирую эту историю любви, поставившую всех остальных претендентов вне игры, — «Клаудио», который хотел только секса (он появляется каждый раз, когда я слишком приближаюсь к интерпретациям в переносе), и «Сандро», не способного поддерживать никаких отношений, кроме дружеских (он появляется, когда я отдаляюсь и держусь отстраненно). Марчелло кажется золотой серединой и скоро приходит время свадьбы.

Через короткое время Клаудиа забеременела. Беременность обогатила ее эмоциональную жизнь, пациентка стала проживать и пересказывать ее через постепенно активирующиеся эмоции, которые она открывает в «ребенке».

Собственная сепарационная тревога долго описывалась как тревога ее сына Марко, плакавшего и впадавшего в отчаяние каждый раз, когда его отнимали от матери. Собственная ревность описывалась как «ревность Марко, узнавшего о скором появлении младшего брата», собственные потребности принимали форму «ненасытного голода Андреа на грани прожорливости».

Итак, в течение довольно долгого периода пришлось работать над историей в том виде, в котором она рассказывалась (хотя, конечно, я был убежден в том, что мы обсуждали и прорабатывали только эмоциональные и психические факты в аналитическом кабинете), прежде чем появилась возможность найти способ помочь Клаудии взглянуть на эти эмоции как на свои собственные.

Постепенно уменьшалось «огромное количество медалей» из сновидения, которое она видела на начальном этапе анализа, они уступили место «многочисленным дырам/нуждам», которые в одном из следующих снов были прикрыты именно медалями-протезами.

Затем начался период повторного освоения географических территорий, отмежеванных ее психикой: в снах стали появляться цыгане, африканские беженцы, арабы, порой такие же яростные, как «Марко»: в припадке злобы он говорит настолько неразборчиво, что кажется, будто на арабском языке. Все эти люди просили убежища. Затем появилась собака Лесси — верный друг, всегда готовый помочь найти дорогу к дому.

На сцене появляются тяжело больные дети, которые поступали к ней на лечение. Каждый из них был выразителем какой-то из проблем, которыми мы должны были заниматься (здесь также пришлось проделать обходной интерпретативный путь).

Периодически появлялась «Стела» (когда я снова повышал свою интерпретативную дозировку) со школьной фобией — она боялась слишком требовательной учительницы, а еще — фруктов (ближе к концу сеанса), потому что фрукты подают в конце обеда, а значит, отец скоро уйдет. Появлялась «Марчелла», слишком любившая своего парня, который не заботился о ней как следует... и еще много других персонажей, каждый со своей «темой».

Однако этот способ работы, который все же способствовал переработке, метаболизации и трансформации наиболее примитивных эмоций Клаудии, оказался недостаточным для пациентки, о чем она мне сигнализирует на следующем сеансе.

Как-то раз мне пришлось на час перенести наш сеанс28.

В начале сеанса, когда Клаудия начинает свой рассказ, я отвлекаюсь, вдруг разозлившись из-за плохой работой почты: письма не приходят ко мне вовремя, рискуют затеряться или вообще не дойти.

Когда я смог мысленно возвратиться к пациентке, она рассказывала мне о двух фильмах — цветном и черно-белом. В первом нежеланная дочь убивает себя, а ее брат мстит всем повинным в ее смерти. Второй фильм рассказывает грустную историю, произошедшую в Павии: молодая жена врача умирает родами, но ребенку удается выжить.

Про себя я сразу выстроил исчерпывающую интерпретацию содержания (в первой части представлены эмоции на «параноидно-шизоидной позиции», связанные с потерей сеанса: ярость, отчаяние и месть, а во второй части появляется потерянный сеанс, но уже переработанный в «депрессивную позицию», а также надежда на новый сеанс). Но, помня о том, что пациентка демонстрирует «нехватку у нее места» для моих интерпретаций, я предпринял ненасыщенное вмешательство — одно из тех, что Бецоари и я (Bezoari, Ferro, 1989, 1994а) назвали «слабыми интерпретациями», — всего лишь подчеркивая разницу эмоционального тона этих фильмов.

После непродолжительной паузы пациентка говорит: «Мне пришел в голову один сон: я постирала свои свитера в экстраделикатном режиме, который отлично подходит для тонких тканей, например, шерсти, но так как центрифуга в таких случаях тоже работает в экстраделикатном режиме, я достала абсолютно мокрые вещи и боялась, что они окажутся слишком тяжелыми для сушилки».

Я спросил, полагает ли она, что стирка в нормальном режиме испортит свитера. Клаудия ответила, что нет, она уже несколько раз стирала их в деликатном режиме, а значит, уже нет риска, что после стирки они потеряют форму. Затем пациентка добавила, что подумала о своей сестре Луизе, чье выстиранное маленькое одеялко висело и сохло, им нельзя было пользоваться, а сестра из-за этого очень плакала.

Тут я понимаю, что могу применить к ней режим нормальной стирки (она этого ждет и хочет) и интерпретирую в переносе чувства, связанные с первым и вторым фильмами, переживаниями нетерпеливой «сестры» и ее новой способностью вмещать (контейнировать) свои эмоции.

Пациентка отвечает: «Теперь я понимаю, откуда взялась нахлынувшая на меня вчера злость, когда я со всеми поругалась...» А я, в свою очередь, понял, что нахлынувшая на меня в начале сеанса злость на почтальонов, не доставляющих вовремя письма, была моим способом восприятия проективных идентификаций пациентки.

Баскский терроризм

Миммо попал на анализ из-за очень неопределенного недомогания. По этой причине у него опустились руки, он стал пренебрегать учебой, скучать и часто жаловаться.

Когда он появился в дверях моего кабинета в своем сером костюме, я подумал: «Какой это, должно быть, скучный конформист!» Он был похож на последнего выжившего представителя прошлой эпохи... Но затем я заметил искру, неожиданно вспыхнувшую в его взгляде, и сразу же изменил свое мнение: «А может, и нет... он скорее дикарь...»

Вначале все шло очень туго, с большими паузами, я скучал и с трудом преодолевал сонливость, чувствовал: что-то засыпает, но не понимал, что именно, и не знал, как прорубить брешь к чему-то более живому и жизнеспособному.

Затем случилось нечто из ряда вон выходящее: одним зим ним вечером во время грозы неожиданно отключили свет... Я не был к этому готов, потому что вот уже много лет со мной такого не случалось... Сидя в темноте, я почувствовал невыразимый ужас, который до сих пор не могу объяснить: это была самая настоящая паника, я боялся, что Миммо набросится на меня, изобьет до потери сознания и прикончит... Образы неслыханной жестокости заполонили мой разум... В это время Миммо продолжал свой рассказ тем же монотонным голосом... Включился свет... сеанс продолжился, но у меня в голове крутились эти сцены, и я не знал, что с ними делать. Решил повременить, но оставался напряженным. Через несколько дней мое внимание привлек абсолютно не