Паутина - Весела Костадинова

как пальцы медленно проходят вверх, к плечу, задерживаются на мгновение, затем так же неспешно спускаются вниз, к пояснице. Ласкающее, изучающее движение.

И тут до меня дошло.

Куртки нет.

Я осталась в одной футболке.

Мгновенная волна ужаса захлестнула с головой.

Я напрягла мышцы, попыталась дёрнуться, но жёсткие путы на запястьях, острыми нитями впивающиеся в кожу, не дали мне даже шанса.

Пальцы на спине замерли. После снова продолжили движение. Горячая ладонь скользнула вверх, едва касаясь коротких волос, прошлась по затылку, осторожно погладила меня по голове, как трогают что-то хрупкое, дорогое, почти ценное.

Я зажмурилась, сжав зубы, чтобы не застонать от отвращения и страха.

Но пальцы продолжали свой путь — вниз, по шее, задержавшись у основания, где кожа была тонкой и чувствительной. Я чувствовала каждое прикосновение, каждый миллиметр движения, от которого внутри всё сжималось в панике.

Рука снова спустилась вдоль позвоночника, мягко, почти заботливо, но я знала — в этом жесте не было ничего доброго.

Она шла всё ниже.

Дыхание за моей спиной стало тяжёлым.

Я судорожно вдохнула носом, изо всех сил стараясь не запаниковать, но тело меня предало — по коже прошла мелкая дрожь страха, едва заметная, но он это почувствовал.

Я поняла это по тому, как пальцы на секунду замерли. А после ладонь нырнула под тонкую футболку, касаясь обнаженной кожи. Ласково поглаживая, словно успокаивая.

Мир сузился до одного ощущения — чужого прикосновения, наглого, проникающего, не оставляющего ни капли пространства между мной и этим кошмаром.

Дыхание за моей спиной стало глубже, тяжелее. Ласка — всё более смелой, границы размывались, исчезали, пока не осталась лишь его рука, его тёплая ладонь, которая медленно, неотвратимо исследовала мою кожу.

Пальцы задели поясницу, чуть сжались, словно пробуя, проверяя реакцию.

А потом скользнули ниже.

Я попыталась закричать.

Но вместо крика из горла вырвался лишь приглушённый, сдавленный стон — полустон, полувсхлип, пропитанный ужасом и беспомощностью. Почувствовала холодный воздух на обнаженных одним движением ягодицах. И руку… скользнувшую между ног. Поглаживающую, через ткань белья. Осторожно исследуя, наслаждаясь своими прикосновениями и моей паникой.

Тяжесть тела, склонившегося на меня, горячее, тяжелое дыхание над ухом. Дернулась снова и снова, стараясь не дать наглой руке проникнуть дальше, пытаясь хоть как-то сбросить с себя того, кто владел мной полностью.

Бесполезно. Горячее дыхание стало прерывистым, рука уже не ласкала, она требовала, вторгалась, ломая мое сопротивление полностью. То чуть глубже, то снова поглаживая. Я глубоко вздохнула, застонала, заплакала, ощущая…. Аромат цитрусов и уда.

От ужаса и накатившего шока замерла, впала в ступор, перестала сопротивляться. И этого ему хватило.

Боль, острая и непереносимая ворвалась в тело острым ножом. Я закричала, замычала, почти теряя сознание, утыкаясь лицом во влажное сидение автомобиля. Тяжелое дыхание и запах, снова и снова. Снова и снова.

И поцелуй в шею — нежный, острый, с тихим стоном удовольствия и страсти.

И пустота.

В себя я пришла от острого, проникающего до самых костей холода. Лежала на чем-то холодном, мокром, твердом, сверху на меня падали капли ледяного дождя. Замерла, не открывая глаз, боясь шевельнуться, показать, что пришла в себя, что еще жива. Прислушалась.

Тишина. Далекий шум проезжающих машин, шум ветра и стук дождя по чему-то металлическому. Минута, другая. Ничего. Ничего нового.

Пошевелилась и застонала от жгучей боли во всем теле: в спине, животе, руках, ногах. Но руки были свободны, рот и глаза — тоже. Сверху на меня падал дождь.

Села, снова застонав от боли, пронзившей с головы до пят. Попыталась осмотреться, не смотря на то, что вокруг была темнота.

Я лежала около кирпичной стены дома, накрытая сверху своей курткой. Одежда грязная, мокрая, холодная.

Мозг улавливал мелкие детали: как накренившийся фонарь размывает своим светом кусок стены, как мусорный контейнер в нескольких метрах тихо постукивает под ветром, как вода струится в щели тротуара. Но внутри было пусто. Глухая, обесцвеченная пустота.

И боль.

Только боль.

Встала, едва держась на ногах, хватаясь за стену ледяными пальцами. Пошла. Куда? Я не знала. Просто шла, шаг за шагом, шаг за шагом. Снова и снова.

Знакомый двор. Знакомый дом. Знакомый подъезд.

Этаж. Квартира.

Зашла внутрь, не замечая, как стекают на пол струйки воды и грязи. Не разуваясь, не снимая одежды дошла до ванной.

Включила воду. Обжигающе-горячую.

Пар мгновенно начал подниматься, заполняя пространство, окутывая меня липким, тяжёлым туманом. Вода с шипением ударялась о дно ванны, стремительными потоками стекая в слив.

Я забралась туда, не раздеваясь. В обуви. В грязной, насквозь промокшей одежде, в которой ещё сохранялось что-то чужое, цепляющий разум запах уда и цитрусов, что я не могла смыть иначе.

Вода лилась сверху, обжигая кожу, заставляя её краснеть, но тепла не приносила.

Я дрожала. Где-то внутри. Где-то глубже, чем могла дотянуться горячая вода.

Она текла по лицу, по волосам, по плечам, смывая грязь, дождь, следы ночи. Но не боль.

Не пустоту.

Не то, что поселилось внутри.

Где-то, сквозь шум падающей воды, услышала телефонный звонок. Не мой… мамин. Или чей-то еще. Закрыла глаза, наваливаясь горящим затылком на край ванны, не замечая, что стекающая по стенке вода стала розовой.

Руки нашли что-то острое…

А потом стало все равно.

15

Жар. Холод. Чьи-то голоса. Чьи-то шаги. Разговоры, доносящиеся словно откуда-то глубоко из-под земли, приглушенные звуки. Хлопки дверями. Суета.

Меня качало на волнах жара и ледяного озноба, сознание то возвращалось, то ускользало обратно, теряясь в вязкой темноте.

Плотный запах лекарств, пластика, чего-то стерильного, но при этом странно чужого. Шуршание пластиковых упаковок. Резкая, но мгновенная боль на сгибе локтя.

Мягкость подушки под головой.

— Какая красивая, все-таки…. — глубокий голос.

То ли комплимент, то ли осуждение.

Твердая, не женская рука на лбу, от которой хочется и отшатнуться, и довериться одновременно.

На секунду показалось, что до меня долетит этот запах…. Ненавистный запах цитрусов и удового дерева, но его не было.

— Ты не перестарался? — женский голос дрожал, звучал напряжённо, будто говорившая сама не знала, правильно ли она сейчас поступает.

О чём речь?

Я попыталась сосредоточиться, уловить смысл её слов, но разум плыл, вязкий и тяжелый, словно закутанный в плотную вату.

— Сейчас станет легче… — всё тот же мужской голос, глубокий, чуть тягучий, слишком… уверенный.

— У неё шок… дал чуть больше…

Запах лекарств накрыл новой волной, неприятный, стерильный, резкий. В носу защипало, голова снова запульсировала болью. Что-то тёплое касалось моей кожи, шуршали какие-то упаковки, но я не могла понять, что происходит.