Звездный скиталец (С иллюстрациями) - Николай Гацунаев

— Зачем они тебе? — возмущался Симмонс, появляясь время от времени в стане мятежников. — Они же тебя при первой неудаче в клочья разорвут. Ты им — нож поперек горла. Неужели не понимаешь?

— Понимаю, — усмехался Айдос, и отблески костров плясали в его загадочных колдаульских глазах. — Без них народ не поднять. Одного оттолкни — весь род на дыбы встанет, все племя отшатнется. У нас так.

— «У вас, у нас»! Тебе свое государство делать надо. Армию вооружить. С Россией договор заключить. Скот поделить поровну, степь.

— Чудно говоришь, Еркин, — качал головой Айдос. — Зачем степь делить? Вот она — и так вся наша. А скот аллах каждому даст, сколько надо. Ты тогда правильно сказал: подними степняков, собери вместе, объясни, что к чему, — поймут, за тобой тронутся. Видишь — собрал, поняли. Людей Мухаммадрахимхана прогнали. Налогов не платим. Каждый как хочет живет. У хана в Хиве поджилки трясутся, не знает, в какую нору шмыгнуть. А сунется с нукерами, — вон нас сколько! Конями затопчем.

«Затоптал один такой! — с тревогой и горечью думал Симмонс. Айдос и злил и восхищал одновременно. Непостижимым образом сочетались в нем дремучая мудрость и такое же дремучее невежество, непримиримость и благодушие, лихая удаль и панический страх перед волей всевышнего.

— Ладно, — буркнул Симмонс, поднимаясь с кошмы. — Делай, как знаешь. Гонцы от русских вернулись?

— Нет еще, — беззаботно отвечал Айдос-бий. — Вернутся, куда денутся? Садись, Еркин, есть будем, кумыс пить будем!

Ну как тут было не возмущаться?

Прежде чем покинуть лето 1827 года, Симмонс-Эркин еще раз предупредил Айдос-бия:

— Крепость-крепостью, она вам еще пригодится. Создавай войско, Айдос, пока не поздно.

— А это разве не войско? — искренне удивился бий и обвел рукой пылающие в ночи костры. — Каждый джигит — воин!

Оставалось. только махнуть рукой, и Симмонс, чертыхнувшись в сердцах, включил портативный времятрон.

Закрутившись с делами (идиот Дюммель совсем отбился от рук: то пил горькую, то вдруг становился чрезмерно галантен, следил за своей внешностью, за столом, строил Эльсиноре глазки, сутками не вылазил из публичного дома), Симмонс только через полгода разыскал Айдоса и сразу понял, что успел как нельзя кстати.

На пыльной, поросшей редким кустарником равнине выстроился внушительный отряд всадников в пестрых вощеных халатах. Сверкали на солнце кривые азиатские сабли, лес увенчанных бунчуками копий покачивался над головами конников, а метрах в двухстах нестройной пешей толпой стояли кочевники, размахивая кто чем мог: саблями, топорами, длинными самодельными ханжарами.[3]

— Все понятно, — взволнованно бормотал Симмонс, доставая бластер из кармана пиджака. Поднял предохранитель и перевел рычажок установки мощности на последнее деление: теперь одного выстрела было достаточно, чтобы смести в порошок средней величины город. — Допрыгался, стервец. Накликал беду на свою голову. Ну не сукин ли сын?

Он выбрал удобную позицию и встал в ажурной тени чахлого турангила в ожидании дальнейшего хода событий. Ждать пришлось недолго. Над строем всадников взвился чей-то пронзительный вопль. Повинуясь команде, нукеры вскинули сабли и с визгом и улюлюканием устремились на неприятеля. Степняки дрогнули и кинулись врассыпную.

— Пора, — сказал Симмонс, вытянул вперед руку с бластером, прицелился и нажал спусковую кнопку.

Стена голубого пламени поднялась перед атакующими. Взвились на дыбы, сбрасывая наездников, шарахнулись кони, понеслись, бешено визжа обратно в степь, подальше от проклятого места. А там, позади, подымалось к небу черно-белое облако пыли и гари и едко пахло опаленной землей.

Час спустя, беспрепятственно пройдя по опустевшей равнине к крепости, Симмонс разыскал Айдоса. Колдаулы сидел на северном валу, свесив ноги, и молча смотрел вдаль, туда, где над желтовато-белой равниной призывно синело море. Симмонс молча сел рядом, достал и закурил сигарету. Внизу, в кустиках высохшей травы, тонко посвистывал ветер.

— Я знал, что ты придешь.

Айдос говорил не оборачиваясь, по-прежнему глядя вдаль, только ноздри короткого носа нервно подрагивали.

— Куда делись всадники? — спросил Симмонс.

— Ушли. Ты был прав, Еркин. Бии увели своих людей.

— Что будешь делать?

Айдос помолчал.

— Уйду.

— Куда?

— Не знаю. Может быть, на Сыр, может, в Коканд.

Симмонс с интересом посмотрел на степняка. Это было что-то новое. Прежде Айдос никогда не заговаривал о Сырдарье.

— А что на Сыре?

— Русские крепости. Туда Мухаммадрахимхан не сунется.

— Понятно. Бежишь, значит.

Айдос-бий медленно повернул голову, смерил собеседника взглядом. Раскосые глаза сверкнули в лучах заходящего солнца. Только теперь Симмонс обратил внимание, как осунулось и постарело лицо каракалпака.

— Я вернусь, Еркин. Нас будет много. Русские дадут нам оружие. Может быть, и они придут с нами. Почему ты качаешь головой?

— Русские не придут.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Айдос помолчал.

— Пусть. Мы придем сами. Мы вернемся, и худо придется Мухаммадрахимхану! Ты не веришь, Еркин?

Симмонс усмехнулся и покачал головой,

— Я верю. Они не поверят. Люди не прощают поражений, Айдос. Тебя просто убьют.

Старик отвернулся и стал опять смотреть в сторожу моря. По морщинистой щеке скатилась мутная капля.

— Значит, на лбу так написано, — произнес он сдавленным шепотом. — Теперь мне все равно. Рзу убили возле Кунграда. Торе в Хиве замучили насмерть. Убьют, — значит мой черед настал.

Откуда-то издалека донеслись возбужденные голоса. Симмонс огляделся, прикрывая глаза от солнца. К крепости приближалась толпа кочевников. Впереди, размахивая руками и что-то крича, семенил безбородый толстяк в чалме и длиннополом халате.

— Они уже идут, Айдос. Идут по твою душу.

Мятежный хаким оглянулся и безразлично пожал плечами.

— Пусть.

Он вздохнул и поднялся на ноги.

— Я пойду. Прощай, Еркин.

— Погоди. — Симмонс усмехнулся и достал бластер. — Пойдем вместе.

«Чудом больше, чудом меньше, — подумал он со злорадством, передвигая регулятор мощности. — Зато может быть удастся спасти старика».

Они стояли рядом, плечом к плечу — Айдос-бий и Симмонс. А в пяти шагах — степняки, разгоряченные быстрой ходьбой, до черноты загорелые, широкоскулые, в толстых стеганых, до блеска залосненных халатах и чапанах из грубо обделанных шкур мехом вовнутрь. Остро пахло человеческим потом и кисло — взмокшей овчиной. Люди молчали, лишь хриплое дыхание сотен глоток сливалось в монотонный нестройный шум.