Юность Куинджи - Виктор Шутов

За два дня до ярмарки на улицах Мариуполя, прилегающих к базарной площади, стоял колесный скрип телег и арб, огромных возов и повозок, слышались понукание лошадей и покрикивание на волов, ругань мужиков и причитания баб. Свистели бичи погонщиков, мычал и блеял скот. Ехали и шли крестьяне из близлежащих сел и хуторов. Купцы и мещане из Таганрога и Павлограда, Орехова и Александровска, даже из самого Екатеринослава везли железные, бакалейные, мануфактурные товары. Тянулись груженые подводы из Бахмутского уезда с сосновым и дубовым лесом, с каменным углем и Зкелезом, с шерстью и солью, с яровым и озимым хлебом. Из‑за Кальмиуса с земли войска донского, а также из Черноморья шли обозы с таранью и рыбьим жиром, с икрой, с донскими и судакскими винами. Из Чугуева пригоняли отменных рысаков.

Местные обыватели уставляли торговые ряды свечами и мылом, макаронами и кожей, коврами и полстями[47], седлами и сбруей, сафьяновыми сапожками и туфлями, расшитыми различными узорами, отделанные серебром и золотом головные уборы и рубахи. Однако над всем преобладала рыба разных сортов и копчения. Аппетитный дух поднимался не только над тысячеголосой ярмаркой, ко и висел над всем городом, словно в каждом дворе отворили враз погреба и сараи, амбары и коморки, засеки и схроны, где всю зиму пребывали летние и осенние дары Азовского моря, Кальмиуса и Кальчика. Тающая во рту чуть солоноватая красная рыба, просвечивающийся на свету, солнечного цвета рыбец, истекающая жиром скумбрия, белая и мягкая сула, отливающий розовым сазан, звенящая серебристая таранка, живое золото копченой тюльки, и тут же весеннего улова зубастая щука и головастые сахарные бычки.

Владельцы черепичных и кирпичных заводов предлагали свою продукцию.

Аморети на ярмарке не торговал, но зато неистово торговался. Имел привычку ходить один от воза к возу, из одного ряда в другой и прицениваться к пшенице. В новом темно–синем костюме с жилетом, в коричневом котелке, пахнущий духами, он вместе с Архипом пришел на заре к своим амбарам. Ярмарка проснулась и готовилась к предстоящему торгу.

— До обеда ты свободен. Вот, возьми на сладости, — сказал Спиро Серафимович и протянул двугривенный. — В полдень возвращайся сюда.

Архип, одетый по–праздничному в красную рубашку навыпуск, в жилете, в клетчатых штанах и в мягких кожаных чувяках, бродил от палатки к палатке, выстроенных по кругу на базарной площади. В центре, в несколько рядов, расположились брички и возы. Ярмарка гудела, как густой пчелиный рой. В его монотонность врывались то протяжные, то резкие крики торговцев–лотошников:

— Подходи, молодцы, есть для вас леденцы!

— Бублики–пряники с яблочным наваром — отдаю даром!

Им вторили продавцы–коробейники:

— Сережки и намиста[48] сработаны чисто! Девице понравится — бесплатно достанется!

— Кому гребешки — для волос и для души!

Взлетали звонкие голоса трактирных зазывал:

— У нас чебуреки — сделали греки! На копейку три, хочешь — ешь, хочешь — смотри!

— Стар и мал, заходи на пилав!

Откуда‑то доносилась тоскующая мелодия шарманки. Невдалеке всплескивалась разудалая игра гармони. А у груженной мешками подводы разгорался горячий спор:

— Уступи по гривне на пуд.

— За такой товар?

— Не лучше, чем у других.

— А чего со мной торгуешься?

Вдруг по–соседству взорвался бабий крик:

— Ах ты ирод! Та щоб тэбэ разирвало на шматкы[49]!

Дородная молодайка в длинной юбке и белой кофточке с красным большим платком на плечах стояла на возу и кому‑то грозила кулаком, выговаривая:

— Та подавысь тою цыбулею![50] Ворюга треклятый!

Ярмарка с каждым часом становилась звонче и голосистее, она кричала, пела, смеялась, гудела, плакала, плясала, спорила; казалось, что поднявшееся в безоблачное небо теплое солнце апреля разогревало ее и наполняло неудержимой удалью. Уже у кое–кого состоялись выгодные сделки, кое‑кто отторговался и поднимал чарку за удачу. Совсем недавно незнакомые люди ныне обменивались новостями, судачили о видах на урожай, делились радостями и бедами.

Возле пустого воза на корзинах, охапках сена и мешках сидели кружком мужики. Посредине стояла бутыль с брагой, лежала домашняя снедь — сало, соленые огурцы, таранка, лук, нарезанный большими ломтями черный хлеб. Мужики смачно ели, то и дело поглядывая на седоусого напарника, который что‑то рассказывал, прерываемый взрывами хохота.

Архип стал позади воза, прислушался.

— А то еще мужик пану досадил, — говорил седоусый. — Раз, как мы ныне, поехал пан с кучером на ярмарку. Когда видит: ведет мужик на ярмарку козу. Ну, пан и спрашивает: «Что за эту козу?» Мужик отвечает: «Дайте коня одного, бо эта коза волков ловит»…

Слушатели засмеялись. Рассказчик минуту подождал и продолжил:

— Пан тогда говорит кучеру: «Ванька, отдадим коня, одним будем ехать, а коза будет волков ловить». Вот, значит, едут они дорогой, видят: стоят два волка. Пан и говорит: «Ванька, видишь волков? Они наши будут». Пустил козу, волки поймали козу и съели.

Громкий смех прервал рассказчика. Он улыбнулся, взял кусок хлеба, положил на него сало и лук, но есть не стал. Заговорил снова:

— Пан и обращается к кучеру: «Ванька, это не та коза, что волков ловит, а волки ее ловят. Мужик обманул нас. Ты стой, а я пойду догоню его и отберу коня».

Долгий, заразительный хохот подвыпивших мужиков привлек других слушателей. Они столпились возле седоусого, закрыли его от Архипа, и ему пришлось протиснуться поближе.

— А мужик тот, что взял коня за козу, завел его в лес и поставил там, — продолжал рассказчик. — Сам вышел на дорогу и видит — едет пан. «Здорово, мужичок! — говорит, — Не видел ли ты — тут не ехал на коне мужик?» «Видел. Он поехал в лес. Дайте мне своего коня, и я догоню его». Пан дал коня, мужик взял того, что в лесу был, и убежал. А пан ждал, ждал его и ни с чем вернулся к Ваньке.

— Так ему и надо, толстопузому! — сказал кто‑то в толпе со злостью.

Седоусый поднял голову и заговорил громче:

— Вот пан и жалуется своему кучеру: «Эй, Ванька, мужик опять обманул меня, взял и другого коня. Ну, как теперь будем ехать? Давай, ты вези, а я буду ехать».

— Они, живодеры, все такие, — тихо сказал сосед Архипа. — Всю жизнь ездят на нашем брате.

Парнишка поднял голову. Рядом с ним стоял в сером заплатанном зипуне бородатый мужик. Архип вздрогнул — ему почудилось, что это Карпов, которого забрали жандармы из строящейся церкви… А рассказчик вел дальше:

— Запрягся Ванька, везет. Вот уже ночь. Доехали они до скирды сена. Стали ложиться спать. Пан в шубе, ему тепло, а Ванька только в жакете, хлопцу холодно. Пан лег в бричку, а кучер залез в мешок и лег под скирду. В полночь Ванька встал, разделся донага и говорит: «Фу, упрел!» «Да ты что? — удивился пан. — Я в шубе замерз, а ты упрел». «Так я в мешке был», — отвечает Ванька. Тогда пан говорит: «На тебе шубу, а меня завяжи в мешке». Ванька завязал пана в мешок, а сам надел шубу, а потом взял кнут да как начал колотить по мешку…

Договорить не дали. Смеялись не только мужики, сидевшие у воза, но и те, что окружили их тесным кольцом.

— То дайте ж закончить, — попросил седоусый. — Ото ж Ванька выпустил пана из мешка, а сам начал стонать и причитать: «Ой, матирь родная, ой боже мой, как побило меня». А пан его поучает: «Потому побило, что ты глупый. Вот я: как меня ударит по одному боку, я сразу на другой повернусь». «Вот видишь, пан, — отвечает Ванька, — ты здоровый, а я побитый, идти не могу». Тогда пан запрягся в оглобли и начал тащить Ивана. А тот тихонько говорит: «Битый небитого везет. Битый небитого везет…»

Снова смех взлетел над толпой, а бородатый мужик, стоявший рядом с Архипом, недовольно прогудел:

— На них бы, проклятых, землю пахать. Совсем кровя наши выпили.

Он отошел от толпы и затерялся среди густой ярмарочной толкучки… Воспоминания о Карпове омрачили настроение Архипа. Ему стало скучно среди шумной ярмарки, и он решил пойти к амбарам.

Неожиданно его окликнули:

— Архип! Постой!

Он повернулся и увидел Настеньку. В красном сарафане, надетом поверх полотняной вышитой кофточки с длинными рукавами, с розовыми лентами в смоляных косичках, восторженная, она подскочила к Архипу.

— Ой, как хорошо, что я тебя встретила! — торопливо заговорила девочка. — Мой папа здесь, продает чувяки. Отпустил меня походить по…

— Здравствуй, Настенька, — перебил Куинджи и взял ее за руку.

— Вот, мне папа дал три копейки, — похвалилась она, разжимая ладонь, — Разрешил купить намисто.

Они выбрались из толкучки и пошли вдоль палаток. Архип не отпускал руку подружки, маленькую и теплую. Ему с Настенькой легко, как в степи. Он немного стыдится девчонки, но в то же время чувствует прилив сил, ибо знает, что может в любую минуту сделать для нее что‑нибудь доброе: защитить от мальчишек–обидчиков или подарить свой рисунок, а придет лето — сплести венок из полевых цветов.