Кляпа - Алексей Небоходов

как будто думала: «Ну нет, хватит терпеть!» – и с неё, с тяжёлым, глухим звуком, соскользнул учебник по ремонту мотоциклов. Прямо ей на плечо.

Паша вскочил. Он выглядел одновременно виноватым и растерянным, как щенок, впервые подавивший тапок хозяина.

– Ой! Прости. Он у меня тут… ну… как элемент декора, – проговорил он.

Кляпа немедленно отозвалась, с наслаждением:

– Великолепно. Начали с музыки, продолжили свечами, перешли к черепно—мозговой травме. Если так пойдёт, свидание закончится диагнозом и компенсацией. Дай знать, когда будет спецпредложение с гипсом и объяснительной в травмпункте.

Валентина молча держалась за плечо. Боль была не резкая, но тяжёлая – как будто в это место засыпали все её прошлые свидания, переписки, попытки что—то почувствовать и моментально пожалеть. Она сидела, не зная, что сейчас уместнее: плакать, смеяться или вызвать санитаров. Смотрела на Пашу, ожидая… даже не извинения, а какого—то подтверждения, что он всё это видит. Что он понимает, насколько всё пошло не так.

Но Паша вдруг хихикнул. Нерешительно, поначалу чуть испуганно. А потом хохотнул. И ещё раз. И ещё. Его смех был простым, человеческим, без издёвки – скорее как у человека, который понял, что дальше может быть только хуже, и с этим надо как—то жить.

Валентина сначала просто моргнула. Потом губы подёрнулись. И, прежде чем она успела остановить себя, с её рта сорвался смешок. Ещё один. А потом – смех, настоящий, дикий, нервный, с оттенком ужаса и облегчения одновременно. Смех шёл волнами, как будто тело наконец выдохнуло всё накопившееся за последние три дня, недели, месяцы… за всю жизнь.

Она смеялась, согнувшись, с рукой на больном плече, с глазами в слезах. А Паша смотрел на неё, словно не знал, как ему быть: то ли тоже смеяться, то ли звать маму, то ли предложить лёд.

Кляпа довольно заметила:

– Этап истерического сближения – пройден. Остались шутки на тему позы для оказания первой помощи. Рекомендую – «спина к спине, ноги к потолку».

Валентина отмахнулась, вытирая уголки глаз и пытаясь успокоиться. Взгляд упал на книгу, лежавшую на полу. Корешок торчал наружу, как язык изо рта выдохшейся идеи. Название – «Всё, что нужно знать о скорости и безопасности».

Кляпа хихикнула:

– Иронично, правда? Мы тут – на курсе молодого бойца по безопасному сексу, с учебником в качестве холодного оружия.

Валентина выдохнула, впервые за весь вечер – не нервно, не сдержанно, а по—настоящему. Воздух показался легче. Или просто она уже привыкла.

Кухня была примерно такого же размера, как коробка от обуви, в которой хранили не только ботинки, но и все старые чувства. Валентина села на табурет – он качнулся, как будто задумался, выдержит ли. Напротив тускло светила лампа с абажуром, когда—то, возможно, бежевым, а теперь – жирно—серым с намёками на биографию жильца.

Стол покрывала клеёнка с пятнами, напоминающими карты стран, которых больше не существует. Где—то была Суданская капля кетчупа, в другом углу – Папуа—Новая—Гусятина, выведенная из горчицы. Всё это живописно усыпали крошки – свежие, позавчерашние и, судя по плотности, исторические.

Паша возился у плиты, открыл холодильник, словно надеясь найти в нём нечто вдохновляющее. Достал банку оливок, коробку с обкусанной корочкой пиццы и жестом, которому позавидовал бы любой иллюзионист, выудил две кружки. Одна была с логотипом автомойки «МойМойCar», другая – с отколотой ручкой и надписью «Я не тормоз, я медленный газ». Заварил в обе чай из одного пакетика, осторожно разделив его пополам ложкой, будто совершал ритуал. Потом протянул ей кружку, как трофей.

Валентина взяла. Поставила на стол. Сидела, глядя в скатерть, как в судьбу. Молчание висело между ними, не давящее – скорее, как старый халат, которым накрыли неудобный разговор. Паша заговорил первым. Не о чувствах, не о прошлом. Он начал с истории.

– Был у меня случай, – начал он. – Привёз как—то пиццу на поминки. Там женщина, седая, с платком. Я ей: «Две Маргариты, соус чесночный, сдачи не надо». А она глядит на меня – и молчит. Только потом выяснилось, что у неё пост, и она молилась. А я с коробками. Красиво получилось.

Он усмехнулся, без смущения. Просто как факт. Валентина выдавила из себя улыбку. Криво. Не потому, что было смешно, а потому, что нельзя же молчать вечно. А Кляпа не выдержала и вздохнула:

– Ты сюда пришла не слушать анекдоты про духовную травму. Мы не в «Пока все дома». У нас миссия, Валя. Оплодотворительная. А не душевная.

Но Валентина не отвечала. Просто смотрела на чай. А потом Паша вдруг сказал тихо, не глядя на неё, будто проверяя, услышит ли:

– Знаешь… я уже думал, что ни с кем больше и не познакомлюсь. Всё как—то мимо. То работа, то тупо не срастается. А девчонки… ну, одни с понтами, другие уже замужем. Не за мужем, а за ипотекой. И всё.

Это было сказано без пафоса. Как будто речь шла о погубленном ужине, а не о личной жизни. Но Валентина услышала в голосе не жалость, не обиду. Там было что—то другое – тёплое. Простое. Настоящее. И она вдруг поняла, что смотрит на него не как на курьера, не как на фигуру в её новом фантасмагорическом романе с Кляпой, а просто на мужчину, который поставил перед ней кружку, заварил чай и ни разу не посмотрел на её грудь.

Кляпа тут же зашипела:

– Осторожно! Эмпатия! Ты сейчас чуть не почувствовала эмпатию! Всё, провал! Начинается контакт! Мы не для этого сюда шли, Валя! Мы пришли соблазнять, а не сочувствовать. Выдыхай. Сосредоточься на его носках. Там, наверное, дыра. Думай о дыре!

Но Валентина уже наклонилась к столу, обняв кружку ладонями, и тихо спросила:

– А ты ведь совсем один, да?

Паша пожал плечами, не глядя:

– Не страшно. Просто иногда хочется, чтобы кто—то дома был. Даже не для секса. Чтобы кто—то свет включал. Или говорил «ты чего опять мусор не вынес». Чтобы тишина не такая была. Не пустая. А… живая.

Наступила пауза. Такая, в которой обычно рождаются поэты или сдаются нервные системы. И тишина вдруг стала живой. Как он и просил. Потому что в ней сидели они – два человека, абсолютно чужих, абсолютно потерянных и по странной причине оказавшихся на одной кухне, среди оливок, пиццы и чая в кружках с автосервисом.

Кляпа молчала. Но это было не великодушное молчание. Это было – «я злюсь и позже тебе это припомню».

Паша поднял взгляд и улыбнулся как мальчишка:

– Хочешь анекдот? Мой любимый. Мама говорит сыну: «На ком ты женишься?»