Кляпа - Алексей Небоходов

Шумно стукнулась лбом, и боль пронзила лобную часть головы настолько резко, что глаза на мгновение заслезились. Отскочила, схватилась за стену, сдёрнула с неё расписание сантехника, поскользнулась на коврике и осела прямо у ног Паши, буквально приземлившись в самый центр абсурда – как иллюстрация к понятию «социальное самоубийство».

Он застыл на месте, будто не знал, что разрешено в такие моменты: бежать, помогать или извиниться за участие в реальности. Смотрел на неё сверху вниз, как на человека, которому срочно нужен либо врач, либо обнимашки.

Пауза длилась секунду. Потом он аккуратно подал ей руку. Осторожно, с заботой, будто она была из сахарной ваты. Помог встать. И тогда сказал:

– Вы… вы сегодня необычно яркая.

Голос чуть дрожал. Видимо, тоже переживал, что это свидание со случайностью вышло слишком насыщенным.

– Спасибо… это… йогурт, – прохрипела Валентина, указывая на пятно на колготках, туда, где и без комментариев всё выглядело неоднозначно.

За стеклянной перегородкой кто—то замер с чашкой у рта. Другой – прятался за принтером. Третий – будто искал бумагу в шкафу, но стоял в такой позе, что было очевидно: он участвует в наблюдении, не отрывая взгляда.

Кляпа довольно констатировала:

– Ты – символ женской инициативы. На твоём месте могла бы быть сама реклама прокладок, и то было бы сдержаннее.

Паша смотрел так, будто только что открыл для себя тайный смысл жизни – и этот смысл был в виде женщины с покатым плечом, пятном на колготках и выражением лица «ещё одно слово – и я заплачу». Он не просто улыбался. Он светился. Глаза – блестящие, искренние, восторженные – будто он наконец—то нашёл что—то, во что можно верить, несмотря на утреннюю доставку воды и разметку на полу.

Он сделал шаг ближе. Не опасно, не навязчиво. Просто подошёл – как человек, решивший, что сейчас, в этой секунде, начинается что—то важное.

– Вы знаете, я вообще не верю в совпадения. А вот сейчас – поверил.

Сказал спокойно. Без шутки. Без интонации «пикап для бедных». Просто и серьёзно. Валентина непроизвольно сделала шаг назад, но упёрлась в стену. Холодная плитка лопатками. Воздух стал плотным, как сцена в школьной пьесе, где декорации рушатся, а актёры забыли текст. А зрителей при этом полно. Каждый в своей бухгалтерии.

Паша, не давая ей времени ни на реакцию, ни на побег, достал из внутреннего кармана мятый флаер от доставки суши. Прямо поверх роллов и акции «четвёртый в подарок» стал писать – что—то уверенное, размашистое, с сердечком. Протянул ей листок, как розу, вручённую королеве бала, которую никто не выбирал, но почему—то выбрали.

– Вечером будем литься вместе, – сказал он, подмигнув.

Валентина взяла флаер. Механически. Как повестку. Там, между рекламой горячих роллов и пикантного вок—бокса, красовалась надпись, сделанная чётким, уверенным почерком: «19:00. Клуб „Маяк“. Танцуем до упора.»

В голове всё застыло. Пульс исчез, осталась только какофония ожиданий. Кляпа не заставила себя ждать:

– Вот это я понимаю – внедрение с фанфарами. И график, и геолокация. Ты посмотри, Валя, он даже культурную программу включил. Вот это подход. Уже чувствуется стратег.

Паша ушёл. Просто развернулся и ушёл. Даже не дождавшись внятного ответа. И, кажется, был абсолютно уверен, что всё идёт по плану. Что план есть. Что свидание назначено, и жизнь, возможно, только что получила новый смысл. Валентина осталась в коридоре, держа флаер в руке, как улику. На лице – выражение человека, которого только что пригласили в космос, но забыли сообщить, где скафандр.

Сложила бумажку пополам. Потом ещё. Потом ещё раз – до состояния клочка. Засунула в карман. Как будто не флаер, а часть себя. Обречённую. И пошла в туалет для сотрудников – ту самую комнату с кривым замком, мятой инструкцией по пожарной безопасности на двери и зеркалом, которое всегда немного искажает. Закрылась, щёлкнула защёлкой, подошла к раковине. Включила воду. Умылась. Посмотрела на себя – не для одобрения, а чтобы понять: вот эта женщина, с влажным лбом и ошарашенным лицом, – это действительно она?

– Меня только что позвали на свидание, – сказала она, ни к кому не обращаясь. – За то, что я ударилась о шкаф.

Кляпа ответила, не торжествуя. Тоном консультанта по результативности:

– Работает, Валя. Не сопротивляйся системе.

Валентина не стала комментировать. Просто повернулась. Закрыла дверь в ванную. Повернула кран. Холодная вода хлестанула резко, шумно, будто тоже хотела что—то сказать.

А в голове, без слов, прокрутилось: «Ты превратила меня в женщину, которую будут показывать по телевизору с надписью – «Осторожно: свидания с ней вызывают увечья».

Дверь за Пашей захлопнулась с глухим звуком, как будто в офисе кто—то поставил жирную точку. А может, запятую. Или троеточие. Никто не знал. Даже Кляпа.

Валентина осталась стоять посреди коридора. Она будто осталась одна – почти. Вокруг, конечно, были коллеги: кто—то перебирал бумаги, кто—то кликал мышкой, кто—то подглядывал из—за монитора. Все были на своих местах, но Валентина ощущала между собой и ними бетонную стену, как после пожарной тревоги, которую никто не отменил. Все старательно делали вид, что работают. Кто—то щёлкал мышкой с такой яростью, будто пытался стереть реальность. Кто—то печатал по клавиатуре с тем отчаянием, как будто от этого зависела судьба планеты. Кто—то откровенно шептался с соседом, и шепот был такой тонкий, что слышался даже лучше, чем обычная речь.

Из—за стеклянной стены соседнего кабинета донеслось с подчеркнуто нейтральной интонацией:

– Ну ничего себе, какая у нас теперь тут актриса.

Кто—то тихо прыснул, будто пытался удержать смех под маской сочувствия. Следом второй – чуть громче, нервнее, словно смех сам не понял, откуда взялся, но уже пошёл гулять по офису. Как будто у кого—то в лёгких поселился смех и теперь пробует разные маршруты наружу.

Валентина не реагировала. Не потому, что не слышала. Просто не хотелось добавлять себе ещё одно воспоминание. Она села. За рабочий стол. Рядом булькал кулер – лениво, хрипло, с издёвкой. На краю стола валялся флаер. Сердечко выцвело, скрепка торчала боком, как крюк из сценического реквизита. Валентина потянулась убрать бумажку, но скрепка вонзилась в палец неожиданно, с колкостью, в которой Валентина почти уловила интонацию судьбы. Она дёрнулась от боли, инстинктивно, бумага дрогнула в руке, а следом и вся она застыла, словно не решаясь дышать, чтобы не расплескать на себя ещё одну порцию унижения.

Валентина застыла, и на несколько секунд пространство вокруг словно выключилось – ни звука, ни дыхания, ни движения. Наступила абсолютная тишина – та самая, после которой обычно звучит взрыв.

Первый смешок