Кляпа - Алексей Небоходов

справиться с Кляпой. Даже не испугаться завтра. Даже не превращать каждое движение в трагедию с эпилогом. Просто – жить. Хотя бы пару дней. Без инструкции.

Глава 6

Валентина проснулась от запаха чипсов и чего—то невыразимо тёплого – не как одеяло, а скорее как компромисс. Компромисс между тем, кем она была, и тем, с кем легла. Комната Паши казалась в это утро не столько чужой, сколько нечаянной: всё в ней было словно случайно – пыль на мониторе, пустая банка из—под газировки на подоконнике, пижамные шорты, присыпанные хлебными крошками. Её тело – скомканное, натянутое, будто ночевало не в постели, а в футляре от музыкального инструмента, которому давно пора на профилактику.

Паша ещё спал. Он сопел в подушку, повернувшись к стене, как кот, которому всё равно, кто с ним делил ночь, лишь бы не трогали. Из—под одеяла торчала одна пятка и край футболки с логотипом, стершимся до состояния археологического артефакта. Казалось, он спал с таким упоением, будто участвовал в соревновании по бессознательности. Его дыхание было равномерным, почти утробным, и от этого всё происходящее казалось ещё нелепее.

Она едва перевернулась, понадеявшись, что можно ещё немного не жить, как в голове активизировалась Кляпа.

– Подъём, боевая единица, – заявила она бодро, как диспетчер из гиперреалистичного сна. – Сегодня выходной, но не для яйцеклеток. Собирайся. Домой. Хватит валяться в берлоге сантехнической страсти. У нас график. Тем более, что зачатия с этим молокососом не вышло. Даже микрофлора воздержалась от сотрудничества.

Голос Кляпы прозвучал не просто отчётливо, а с особым металлическим резонансом, как объявление в аэропорту, где рейс на Бали заменили на поездку к стоматологу. Валентина застонала – хрипло, со стыдом и вялой надеждой на то, что всё это был сон. Она ещё не открыла глаза, а уже чувствовала, как моральная часть личности прячется под кроватью.

Внутри было ощущение, что организм сегодня встал без разрешения, как школьник, которого не вызывали. Мышцы болели от неловкой позы, в которой она уснула, позвоночник напоминал кипу чеков из супермаркета – длинную, ненужную и подозрительно хрупкую. Всё тело протестовало, умоляло лечь обратно, стать бесполезным. Но Кляпа уже активизировала воображаемый слайд—шоу.

– Итак, диаграмма репродуктивной активности за сутки, – начала она, будто выступала на закрытом симпозиуме. – Смотри, вот тут резкий спад. Это ты, когда решила «ещё чуть—чуть полежу». А вот тут – провал, потому что ты дала Паше уйти без предложений продления подписки на свои гены.

Пока Кляпа читала вслух сводку неудач, Валентина попыталась нащупать лифчик. Вместо этого наступила босой ногой на крышку от кастрюли, которую Паша, судя по всему, использовал как пепельницу. Крышка издала предсмертный металлический хруст, Валентина – вслух проклятие, а её лодыжка – лёгкий щелчок, как будто решила «хватит с меня». В следующий момент она уже пыталась балансировать на одной ноге, придерживая локтем грудь, чтобы не вывалиться из чужой майки.

– Если мы не уйдём отсюда в течение двадцати минут, – продолжала Кляпа с холодной деловитостью, – у тебя на лбу проступит клеймо «осталась на завтрак». Это социальная смерть, Валя. Выйти из этой квартиры после восьми утра – всё равно что махать флагом с надписью «я эмоционально привязалась к человеку с гантелями под кроватью».

Валентина распрямила юбку, которую накануне так неловко задрала, пытаясь сесть поудобнее на диване, и поправила подол – мятая ткань села криво, отчего левая сторона смотрелась длиннее правой. Кофта была мятая, под мышкой пахла чужим сном, а волосы на затылке стояли в комическом намёке на электрошок. В отражении зеркала она видела не женщину, вышедшую из ночи, а скульптуру, слепленную из вялого настроения и хлебных крошек.

Образ напоминал фрилансера с посттравматическим синдромом или, в лучшем случае, человека, который только что родил разочарование. Ноги ныли, как будто не спали, а карабкались по горам. Обувь нашлась под креслом: один ботинок смотрел вперёд, другой – в себя. Нацепив их с лицом паломника, Валентина покачнулась, выпрямилась и обречённо шагнула к зеркалу, как к последнему дознанию перед судом внутренней этики.

Кляпа не унималась:

– Никаких «пять минут ещё». У тебя миссия, не дремота. Один объект – не зачёт. А пока ты тут стонешь, где—то на планете плачет нерождённый гений космической инженерии. Его звали бы Саша. Он был бы левшой. И выигрывал бы олимпиады. Но теперь… увы. Мы кормим вселенную Пашами.

Валентина, сжав зубы и волю, открыла дверь. Воздух в подъезде пах газетами, котами и вечным ремонтом. Шаг за порог дался ей с усилием, будто она покидала укрытие не от войны, а от себя. Кляпа хлопнула воображаемым пультом – и, как всегда, перешла к следующему пункту повестки.

– Следующий – айтишник. Мозг, очки, худи. Работаем по плану. Восемь часов на подготовку, один шанс на попадание. Убедительная просьба не шептать ему про кофеин и Бога. В прошлый раз это выглядело как вербовка в секту.

Валентина фыркнула. Хотелось просто лечь в сугроб, пока тот не растаял, и не вставать. Вместо этого она бродила по утреннему городу, как антигероиня рекламной кампании прокладок: бледная, смятая, растерянная. По пути в метро купила булочку, которую не стала есть – просто подержала в руке, как напоминание, что в мире ещё осталась простая еда без миссии.

– Сегодня выходной, – прошептала она почти молитвенно, с надеждой, что инопланетная программа репродуктивного вторжения учитывает праздники.

– У оргазма нет выходных, – отрезала Кляпа. – Вперёд, солдат. Планета ждёт.

И в этот момент Валентина осознала, что больше всего в жизни хочет не мужчины, не тишины и даже не чая, а чтобы хоть одна реплика в её голове не звучала как из устава военного колледжа для женщин с чувством вины.

И всё же пошла. Не потому, что верила в миссию. А потому, что знала: вернуться назад значило остаться там, где пахнет чипсами, а подставка для телевизора стоит на табуретке.

Она вышла из квартиры так тихо, как только могла. На цыпочках, будто под ней был не линолеум, а минное поле из воспоминаний. Дверную ручку поворачивала медленно, с трепетом хирурга, вынимающего осколок. Паша спал – и Валентина надеялась, что не проснётся до тех пор, пока она не исчезнет окончательно. Не хотелось слов, взглядов, ничего. Только тишины, которой она не могла добиться ни снаружи, ни внутри.

Выходные закончились, как заканчиваются затянувшиеся каникулы в аду – с лёгким чувством стыда, недоумением и каким—то внутренним укачиванием. Валентина ехала в метро, крепко сжав сумочку, будто в ней был не блокнот и кошелёк,