Тверской баскак. Том Шестой - Дмитрий Анатолиевич Емельянов

— Я хочу, чтобы вот здесь, прямо передо мной, вы сложили все, что награбили на земле Союза. — Вижу, что мое требование вызывает у противоположной стороны лишь недоуменно-ироничные улыбки, и добавляю: — Встали на колени и, склонив головы, просили у меня пощады за разбой и грехи ваши!

Требования настолько вызывающие, что молодой новгородский боярин не может сдержаться.

— Ты умом тронулся, собачий сын⁈ — Он зло ощерился. — Не бывало такого, чтобы новгородец перед кем-либо на коленях стоял и пощады просил!

Это уже ближе к тому, что требуется! Еще мне очень надо, чтобы новгородцы начали первыми. Напали на консула Твери на земле Союза, нарушив тем самым все неписанные правила и заключенные договора!

Сделать это нетрудно, зная горячий новгородский нрав и их нездоровую привычку, не думая полагаться на силу.

Поэтому с легкостью возвращаю оскорбление.

— Не тебе, ублюдок новгородский, спрашивать с консула Союза городов Русских!

— Ты кого ублюдком…

Не дав молодому договорить, его старший товарищ вышел вперед.

— Не будем лаяться! — Он положил ладонь на рукоять меча. — По вашем не бывать, но и крови мы не хотим. Уезжайте! Клянусь, мы вас не тронем и обиды простим!

«Ишь ты! — Удивленно хмыкаю про себя. — Здравый смысл в головах новгородских еще не совсем потерян! Или может, более старший товарищ почуял подставу⁈»

Конечно, для новгородцев удивительно, что кто-то будучи значительно слабее имеет наглость качать права. Удивление может породить подозрение, что их специально разводят. Поэтому я ставлю на эмоции и дефицит времени! В таких условиях люди чаще всего довольствуются самым простым объяснением: «Они там все дураки и пока их дубиной не приголубишь — не поумнеют!»

Бросив взгляд на бородатое лицо новгородца, не даю ему ни единого шанса покончить дело миром.

— Что, новгородец, в штаны наложил! Это вам не чудь белоглазую жечь! Не с бабами воевать! Мы вам с награбленным добром уйти не дадим! Не хотите по-хорошему, будет по-плохому!

Я говорю громко, чтобы меня слышали не только эти двое, но и все остальные ушкуйники. Ответом мне служит дружный гневный рев и зашедшийся от ярости младший боярин Акун.

Выхватив из ножен клинок, он вскинул его над головой и заорал на своих.

— Новгородцы, неужто позволим псу поганому хулу на нас лаять!

Вскричав, он, не дожидаясь остальных, кинулся на меня, размахивая мечом. Пробежал он недалеко. Нацеленный громобой Калиды выплюнул сноп огня, и картечь буквально смела новгородца с ног.

Выстрел послужил сигналом, и новгородцы едва успели взвыть яростным воплем, как противоположный берег вспыхнул сплошным огнем выстрелом. От спрятанной засады до плотного строя ушкуйников не больше тридцати шагов, и сплошной вал картечи обрушился на них буквально стеной.

Дикий крик боли из десятков орущих ртов накрыл новгородских разбойников парализующей волной. Рванувшийся было строй замер, и в спину ему тут же ударил боевой клич.

— Твееерь! — Понеслось по широкой дуге от реки до леса.

— Твееерь! — Заревел я, выхватывая саблю!

Повинуясь удару моих пяток, кобыла скакнула вперед, переходя с места в галоп. Стоящий на пути новгородский старшина отпрыгнул в сторону, и мой клинок просвистел в пустоту.

Еще мгновение, и кругом уже месиво тел. Остервенело машу саблей, не видя куда и зачем. Брызжет кровь, звенит железо, а в ушах стоит оглушающий человеческий рев.

Кровь закипает в жилах, и ярость кружит голову! Я давно уже не тот учитель истории, что когда-то попал сюда. Почти ежедневная выездка и уроки фехтования научили меня держаться в седле и владеть оружием. Боевая практика у меня, можно сказать, нулевая, в сражениях я никогда не участвовал, но кое-какой опыт все же имеется.

Зло фыркнув, кобыла взвилась на дыбы, чуть не сбросив меня с седла. Новгородское копье тут же воспользовалось моментом, но ударилось в подставленный щит. Это Калида! Он уже рядом и принял удар на себя. Слева врубился в строй Бежецкий князь, за ним его дружинники, а мои стрелки вытянулись правее, дабы арбалетный залп не накрыл своих.

Наш маленький отряд уже целиком врезался в новгородский строй, но остальные запаздывают. Бойцы Тимохи торопятся перейти реку, но в этом месте та оказалась неожиданно глубока. По грудь в воде они борются с течением, и это сильно тормозит атаку.

Конница Петра Изветича несется на полном скаку, но лошадь не птица и треть версты враз не проскочит.

Новгородский ушкуйник любит напор, азарт! Стоять насмерть он не любит, но уж коли пришлось, будет биться упорно. Об этом говорил Калида, и с этим пришлось столкнуться. Пусть позади у них гремел тверской клич, но наш маленький отряд завяз в новгородской гуще, и те это почувствовали. Почувствовали, что, расправившись с нами, они смогут развернуться и встретить атакующую конницу.

Напор новгородцев усилился, и сеча пошла еще злее.

Хрясь! Хрясь! Наотмашь всаживаю куда-то саблю. Звяк! Клинок напарывается на встречный удар.

Клочья пены летят изо рта лошадей! Оскаленные от ярости жеребцы грызут удила! Вокруг меня все плотнее сбиваются в круг всадники, а новгородские копейные жала смертоносной машины снуют и снуют, выбивая из седла княжьих дружинников и моих стрелков.

В таком плотном бою конница теряет все преимущества. У всадника одни минусы. Без щита левый бок открыт, про ноги и говорить не приходится! Я еще жив только потому, что меня прикрывает Калида и весь десяток стрелков.

Хрясь! Засаживаю саблей в оскаленное лицо. Утираю с лица кровь и успеваю заметить, как слева сполз с седла пронзенный копьем боец. С этого бока меня уже никто не прикрывает, и я верчусь как белка в колесе, раздавая удары направо и налево.

В таком темпе мне долго не продержаться, я уже чувствую, как спирает дыхание и слабеет рука. Что-то ору, захлебываясь собственным криком, и вдруг ощущаю, как натиск внезапно ослаб.

Поднимаю голову, и сквозь бушующий адреналин в уши прорывается крик.

— Твееерь!

Наши! Почти со слезами выкрикиваю я. Настоящий смысл этого слова понимаешь только в такую минуту. Наши! Отбиваю каленый наконечник справа и тут же вскрикиваю от боли. Что-то ледяное и чужеродное вдруг пронзило мне левый бок. Разом наполнился холодом живот, и все поплыло в глазах. Лошадь, небо, все накренилось куда-то в бок, а в лицо ударила песочная пыль.

Где-то все еще гремит боевой клич Твери, где-то в ужасе бегут новгородские ушкуйники, но я уже ничего этого не вижу. Мои глаза закрылись безжизненной пеленой, а тело с обломком копья