Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Выйдя из ванной, она окинула подозрительным взглядом пустые комнаты, которые, казалось, принадлежали к другому времени. Паркет холодил босые ноги. Она снова обхватила себя руками. Быть может, она перепрыгнула в другое измерение, как в тех теориях о времени и пространстве, что любил излагать месье Ламарк, когда они в сумерках гуляли в саду их особняка в Борнове? Или, может, пока спала, она перенеслась в другую точку во времени? Или это было кругосветное путешествие, как те, о которых они с Эдвардом Томас-Куком, лежа бок о бок, читали в романах Жюля Верна? Прежний дом, прежняя Эдит, но все остальное исчезло. А вдруг она выглянет сейчас в окно и увидит мир следующего века?

Прищурившись, она подняла голову к потолку.

Нет, цыганка Ясемин не выдумывала и не преувеличивала. Эдит действительно пристрастилась к гашишу. Она не только не могла заниматься любовью на незатуманенную голову, но и уснуть не могла без своей трубки, и, даже прежде чем выйти в свет, непременно делала пару затяжек. Мало того, она еще и оправдывала свою зависимость: «Люди такие идиоты, Авинаш, что иначе их нудную болтовню я просто не вынесу». Редко когда она была не под дурманом, и теперь, настороженно бродя по пустому дому, точно чужак, и размышляя о возможности путешествия во времени, она не могла понять, происходит ли это наяву или в ее фантазиях. Никто не знал, что подмешивала Ясемин в заветные травки из своего мешка, но сознание Эдит всегда, даже в минуты ясного ума, окутывала дымка грез.

К дребезжащим окнам она подходить не стала, а вместо этого начала спускаться по деревянным ступеням, стараясь не скрипеть. Взрывов больше не слышалось, но теперь до нее доносились другие звуки. Кажется, где-то играет музыка? А эти крики? Они не похожи на вопли страха. Вдруг она заметила кое-что, от чего у нее заколотилось сердце. Внизу, у двери, кто-то был. За цветным витражом виднелся силуэт. Какой-то мужчина в шляпе ломился в дом. Она чуть было не потеряла равновесие и не скатилась с лестницы. Но успела ухватиться одной рукой за перила. Мысль, которая с самого пробуждения то появлялась в ее подсознании, то исчезала, наконец обрела четкость.

Ну конечно! Греческая армия! Узел внутри немного ослаб. Значит, это все-таки был прежний мир. И реальность, и время тоже прежние.

Вчера перед ужином Авинаш заходил к ней и сказал, что теперь уже официально известно, что греческий флот идет к Смирне. Английские генералы сообщили об этом губернатору Иззет-паше. Он будет ждать греческих военных в своей резиденции – с тем чтобы передать власть в их руки.

В этот момент служанки, которые, прижав ухо к двери столовой, подслушивали их разговор, завопили от радости, даже не боясь, что их услышат. Эдит, вышедшая в коридор, чтобы их отчитать, увидела, как они в слезах обнимаются.

И все-таки… И все-таки она не ожидала, что это случится так скоро, на следующий же день. По правде говоря, встревоженность Авинаша она не приняла всерьез. Слухи о высадке греческих войск ходили по городу уже с конца войны.

На ужин шпион-возлюбленный остаться не смог: в консульстве их ждала работа до самого утра. Он спешно поцеловал Эдит и, уже выходя, сказал ей неожиданно приказным тоном:

– Запри двери и окна, закрой ставни. Управляющего сегодня домой не отпускай, пусть здесь с вами ночует. А Мехмета и Зои отправь прямо сейчас, и завтра пусть тоже не приходят. Сама ни в коем случае из дома не выходи, дождись меня.

Эдит терпеть не могла, когда кто-то другой указывал ей, что делать, поэтому первым делом она выпроводила своего управляющего Христо, а после поужинала в одиночестве за огромным столом, накрытым служанками, которые оживленно щебетали на кухне. Повар Мехмет и Зои, как обычно, отправились по домам сразу после заката. Начинался дождь, но ставни она закрывать не стала.

Звучный голос колокольчика, висевшего у входной двери, раздался в прихожей, точно выстрел. По позвоночнику Эдит красной искрой пробежал разряд. Перед глазами предстала сцена, которой она всегда боялась, хотя и не давала страху волю: в городе творится беспорядок, и грабители, воспользовавшись временным безвластием, нападают на дома богачей.

Подобно всем детям в семьях европейцев, Эдит выросла на страшилках о том, как разбойники, спустившиеся с гор, грабят особняки и имения, а пираты с острова Хиос крадут детей ради выкупа. Да даже ее собственного брата Жан-Пьера однажды схватили и чуть было не забросили на повозку – хорошо, что подоспел их управляющий Мустафа. А всего несколько месяцев назад Этхем Черкес утащил в горы сына бывшего губернатора и освободил его, только когда богатенькие англичане, жившие в Борнове по соседству, собрали выкуп в пятьдесят три тысячи золотых монет.

Уже сколько лет и мать, и Авинаш настаивали, чтобы в доме появился сторож с ружьем, и вот теперь грабители, как будто доказывая их правоту, выбрали первой целью именно ее дом.

Моп dieu!

Эдит сбежала по лестнице. Судорожно дыша, открыла шкаф рядом с дверью и схватила некогда принадлежавшее Николасу Димосу охотничье ружье. Она не знала, заряжено ли оно, но стрелять умела: научилась на охоте, куда выезжала вместе с отцом и их соседями из Борновы. И прежде чем колокольчик снова зазвенел, она распахнула дверь и наставила дуло прямо между глаз разбойника.

Оправившись от первого изумления, Авинаш Пиллаи рассмеялся. Возлюбленная стояла перед ним в белом шелковом халате, с босыми ногами, с неприбранными волосами, которые теперь нимбом топорщились во все стороны, как будто наэлектризованные, и с ружьем, казавшимся в ее тонких ручках пулеметом.

Опуская двустволку, Эдит отступила на два шага, с трудом подняла голову и посмотрела на Авинаша. Ее черные глаза, обрамленные густыми ресницами, были широко раскрыты, а розовые губы ярко выделялись на бледном лице.

Индус ждал, что сейчас Эдит осознает курьезность ситуации и тоже засмеется, но вместо этого она неожиданно прильнула к нему дрожащим как лепесток телом.

– Ах, Авинаш, это ты? Слава богу! Слава богу! Что происходит?

Ружье выпало у нее из рук, но Авинаш успел его подхватить. За одиннадцать лет впервые он видел, чтобы его возлюбленная боялась. Вдруг он понял, как, оказывается, ему не хватало возможности защитить ее. Эдит всегда оставалась спокойной и смелой. Во время войны, когда англичане готовились бомбить Смирну, все соседи уехали из города, и одна только Эдит осталась на опустевшей улице Васили. Лишь изредка, когда они возвращались с летней прогулки подвыпившими, она разрешала ему остаться с ней на ночь, в остальное же время с ней в доме ночевали только служанки. Она была из тех женщин, которые не позволяют мужчинам их защищать. Эта ее особенность, поначалу привлекавшая Авинаша, со временем стала для него мучительным недостатком в их отношениях. Но впервые так отчетливо он это осознал только сейчас, в тот момент, когда Эдит в исступлении, напоминавшем истерические приступы ее матери, бросилась в его объятия.

В заливе снова прогремели пушки. Эдит еще сильнее прижалась к Авинашу. Задрожали цветные витражи в двери. Сверху донесся звон посуды. Не отнимая рук от ее талии, он завел ее внутрь, закрыл входную дверь и приставил ружье к стене. Эдит все еще дрожала, и Авинаш обернулся, ища взглядом кого-нибудь из слуг, чтобы попросить стакан воды.

Но не было видно ни молодых служанок, которые – по-прежнему – в каждый его приход едва заметно улыбались, ни управляющего Христо – а уж он-то всегда бывал в прихожей. Это что же, они с Эдит в доме одни?

Авинаш взял руки женщины в свои.

– Пришел греческий флот. Войска высаживаются на берег.

Эдит уткнулась лицом в его плечо. Дрожь прекратилась. Голос ее звучал глухо:

– Кого они тогда атакуют? Зачем обстреливают город? Это итальянцы? Или турки пошли в контрнападение?

– Да нет же, дорогая моя. Никто никого не атакует. Корабли в порту просто дают праздничные залпы. Так вот почему ты…

Авинаш крепко, как ребенка, обнял Эдит своими смуглыми руками. Он подумал о том, не заняться ли им любовью в одной из тех комнат, где они еще этого не делали, или на кухне, или в чулане, а может, и прямо здесь, в прихожей, пока нет вечно дежурящего Христо.