Побег в другую жизнь (СИ) - Sammy Lee

На четвертый день дороги Ости сорвалась, чего я все это время со страхом ожидал. Ранним утром, почти ночью, я проснулся от ее тихих всхлипов, быстро переросших в настоящую истерику. Она захлебывалась слезами, кричала и билась, ничего не желая слушать, рвалась куда-то бежать, била меня руками и ногами, звала маму... Да и чего ожидать от бедного ребенка, сколько еще держалась... Я только и мог, что покрепче держать ее, бормоча бессвязные утешения. Наконец она устала и обмякла в моих руках, опустошенная, вялая и безразличная, как кукла. Я осторожно умыл ее опухшее от слез лицо, дал попить и уложил в кровать, сунув под бок притихшего Барсика. Она крепко его обняла и скоро заснула.

Когда дверь открылась, и вошел капитан, я решительно вытолкал его в коридор:

- Мы не можем сейчас ехать. У девочки был нервный срыв, и ей надо поспать хотя бы пару часов.

Он открыл, было, рот, но я не дал ему говорить:

- Послушайте, это маленький ребенок, к тому же серьезно больной. Если мы сейчас ее сорвем с места, не дав отдохнуть и прийти в себя, это плохо скажется на ее здоровье. Вам, наверно, на это плевать, но я не позволю причинить ей еще больший вред из-за каких-то лишних двух часов.

- Она может поспать в дороге, - тон его был ледяным. - У меня приказ, и я не собираюсь его нарушать из-за капризов глупой девчонки.

У меня в глазах потемнело от злости. Я закрыл дверь в комнату и привалился к ней спиной:

- Я отсюда своей волей никуда не пойду, пока ребенок не проснется. Выполняйте ваш приказ, как хотите, мне плевать.

Он попытался отодвинуть меня от двери, но я увернулся и сполз на пол, удобно усевшись и нагло глядя снизу вверх прямо ему в глаза. Было видно, как ему хочется размазать меня по этой двери, но я ничего не боялся. Веселая злость бурлила во мне. Он, конечно, и один может со мной справиться, но ему придется попотеть для этого. Приказ у него, видите ли. Интересно, позовет солдат, или аристократическая гордость не позволит? Не позвал. Поиграл желваками, сказал, как плюнул:

- Ровно два часа, ни секундой больше.

Эта крошечная победа немного подняла мне настроение. Конечно, теперь шансы вызвать Астиса на разговор становились нулевыми, но они и до этого были маленькими. Зато в первый раз с начала этой заварухи мне удалось отвоевать для нас хоть что-то. Хотя бы два несчастных часа.

Ости проснулась через час, все еще бледная и вялая, но глаза уже прояснились, из них исчезла затравленность. Напряжение выплеснулось, и пластичная детская психика уже начала залечивать раны. Мы неохотно поковыряли остывший завтрак, не спеша собрались.

- Как себя чувствуешь? - спросил я. - Ничего не болит?

- Нет, - она покачала головой, подняла серьезные глаза. - Дима, я не буду больше плакать и кричать на тебя. Не сердись на меня, пожалуйста.

У меня горло перехватило, я обнял ее, уткнулся лицом в светлую макушку:

- Я не сержусь. Но плакать больше, и правда, не надо, ты можешь заболеть.

Потом заглянул ей в лицо. Глаза у нее были печальные, но сухие.

- Давай одеваться, Ости. Ты котят пересчитала, все в клетке?

Она оживилась:

- Ой, и правда, надо пересчитать. А можно Барси со мной весь день будет ехать?

Я улыбнулся:

- Хорошо. Только скажи, когда устанешь. Он же тяжелый.

Ости с усилием подняла кота на руки.

- Ничего. Я уже большая.

Примерно с шестого дня мне осточертело все. От непривычно длительного сидения затекло и ныло все тело, бесконечные дни в душной тряской тесной повозке начали вызывать приступы клаустрофобии. Давила несвобода, неопределенность, от ощущения полной беспомощности, невозможности что-то сделать хотелось рычать и кидаться на стены. Плохо было не мне одному, Ости, хотя и больше в истерику не срывалась, но стала капризничать, дуться по малейшему поводу. Кошки тоже нервничали, огрызались даже на меня, котята то и дело начинали противно пищать, Барсик все чаще порывался выйти и орал басом, а у несчастной Маси, похоже, начиналось нервное истощение. Я злился на них, злился на Ости, из-за всего этого злился на себя и просто до черноты в глазах злился на имперцев, воплотившихся для меня в лице нашего главного конвоира. Я не просто злился на него, я его ненавидел. Может, кто-то скажет, что это не совсем справедливо, но какого черта? Как раз такие, как он, и были становым хребтом империи, он воевал в Дерее, может, его пуля и убила Халега. И именно он оторвал меня от ставшего родным дома, от близких людей и вез бесправным пленником, практически рабом, в неизвестность. С каждым днем становилось все труднее видеть эту холодную каменную морду, просто руки чесались стереть с нее неизменное презрительно-спокойное выражение, разбить, превратить в кровавую маску. Никогда раньше мне не хотелось на полном серьезе убить человека.

Но бодливой корове бог рогов не дает. Ни убить, ни хотя бы какой-то ущерб нанести ему я не мог, до словесных оскорблений и истерических обвинений, слава богу, не опустился. Просто старался вообще его не замечать, игнорировать, не отвечать на немногочисленные его обращения. И настолько в этом поднаторел, что он вообще перестал с нами общаться. Теперь и запирал нас, и отпирал кто-нибудь из солдат. Я был только рад этому. Срываться и унижать себя бессильным жалким бунтом не хотелось.

На пятнадцатый день мы, наконец, добрались до Пеледора. Отныне нам с Ости предстояло жить в столице империи.

Глава 9.

Мы въехали в город уже ночью. Огромный особняк, настоящий дворец, в который нас привезли, казался совершенно безлюдным. Нас встретил чопорный сухопарый старик, ни дать ни взять, старый дворецкий из английских романов. Собственно, кем-то вроде этого он, кажется, и был. Они с Астисом обменялись несколькими фразами, я расслышал только: «Его Светлость распорядился» и «Да, уже приехал, гнал почти без остановок».

Нас с Ости поместили в на удивление комфортные условия. Конечно, сырого подвала с цепями я не ожидал, но и такой комнаты, небольшой, но хорошо обставленной, и самое главное, с собственной ванной, я не ожидал тоже. У них здесь даже горячая вода была! Хотя, скорее всего, в доме просто все комнаты были такими.

Падая от усталости, я разместил кошек, кое-как уговорил засыпающую на ходу Ости хотя бы слегка сполоснуться с дороги, уложил ее и, наконец, с блаженным стоном погрузился в горячую воду. Было так хорошо, что ни о чем думать не хотелось. Но подумать было надо и прямо сейчас, чтобы хоть как-то подготовиться к завтрашнему дню.

Итак, судя по всему, нас привезли в частный дом, видимо, в дом самого генерала или кого-то близкого по рангу человека. Значит, это, скорее всего, его же, генерала, частная инициатива. Этим же, кстати, можно объяснить и слишком высокий общественный статус нашего конвоира – все делается в узком кругу, лишних людей стараются не привлекать. Значит, объектом государственного интереса мы с кошками не станем, пока, по крайней мере. С одной стороны, это хорошо. Но с другой стороны, получается, что моя жизнь, и самое главное, жизнь Ости, полностью зависит от воли нескольких людей, если не одного-единственного человека. И это было очень страшно сознавать. Настолько страшно, что горячая ванна потеряла всю свою привлекательность. Я выбрался из воды и лег, но сна, несмотря на усталость, не было ни в одном глазу. Решительно отогнав мерещившиеся ужасы в виде чахнущих в темнице узников или двух окровавленных трупов на помойке, я постарался думать логично. Итак, примем за данность, что это частная инициатива генерала. Зачем ему, человеку высокопоставленному, да еще и военному, похищать двух мирных жителей пусть воюющей, но еще не завоеванной и вполне себе независимой страны, да пусть хотя бы и двух имперских подданных, прятать их в своем доме и, соответственно, скрывать несомненно важную информацию от ока императора? Объяснение может быть только одно – он лично и сильно заинтересован в этой информации, значит, в кошках. Получается так, что нас привезли сюда для того, чтобы мы кого-то лечили. Причем, наверняка, человека дорогого и близкого генералу, иначе бы он не решился на такое явное нарушение если не закона – я о нем ничего не знал, то норм общественной морали точно.