Бухта Анфиса - Лев Правдин

Михалев встал.

— Как жена? — спросил он, протягивая маленькую сухую руку. Пожимая ее, Николай Борисович неуверенно ответил:

— Ничего, спасибо.

— Передай ей привет.

На этом был закончен разговор, который мог бы и не начинаться.

Был тихий предвечерний час, когда Михалев вышел из редакторского кабинета. Он прошел по опустевшему коридору, на ходу поздоровался с какой-то толстенькой девушкой, только потому, что она первая с ним поздоровалась.

Веселая толстушка неизвестно из какого отдела отлично знала Михалева и, увидев его, выходящего от Никандры, сразу сообразила то, до чего редакционные политиканы так и не смогли докопаться: почему именно Артему поручен ответственный и завидный репортаж. Это была гениальная догадка. Новость распирала ее и требовала немедленного выхода. Она не доживет до утра, если сейчас же не поделится своим открытием.

Влетев в первый пустой кабинет, она даже как следует не захлопнула дверь и стремительно кинулась к телефону. Четвертая полоса должен быть дома. Но трубку взяла жена и очень обрадовалась, услыхав голос своей приятельницы, ее взволнованное дыхание и ее требовательный, нетерпеливый голос:

— Слушай, мне его надо!..

— Да что случилось-то? — допытывалась жена.

— Нельзя по телефону.

— Так его нету. Ты приезжай.

— Ой, да время не терпит. Где он?

— Разве я знаю? — И она переключилась на другую, очень острую тему.

— Ты, конечно, слышала? Насчет протезов. Говорят, что уже нигде не носят, что сейчас в моде покатые плечи. Вот ужас-то! Ни за что не надену…

Очень острая и интересная тема, но толстушке сейчас не до того. И никого из верных людей, с кем бы она могла отвести душу, поблизости не было. Положив трубку, торжествующе сказала:

— Все ясно: Никандра просто отослал этого мальчишку, этого Ширяева, чтобы он не путался под ногами. Вот что!..

Очень довольная собой, она засмеялась, и ей стало легче. Все-таки она первая сказала…

Сказала и замерла: на пороге стоял Николай Борисович.

— А, это вы, — проговорил он. — С кем вы тут?

— Вот, — ответила толстушка, указывая на телефон и смущенно улыбаясь на тот случай, если он подслушал, и стараясь угадать: подслушал или нет?

— А при чем тут Ширяев? — спросил он и тоже улыбнулся, но только, конечно, не смущенно.

Подслушал. Теперь надо выкручиваться. Самая честная женщина та, которая умеет врать, краснея, только когда это необходимо. Покраснев, она сказала:

— Ну вот. А вы все слышали!..

— Хм. Вы сказали, что кто-то его отослал? У кого-то он путался под ногами…

— Ну да. Он мне нравится. Что ж тут такого?..

Робкое признание и девичий смущенный смех, кажется, не очень-то убедили Никандру. Не та кандидатура — такого не проведешь.

— Болтать надо меньше! — Дверь с треском захлопнулась. Все еще разыгрывая смущение, она пролепетала:

— Влипла! Что-то теперь будет?..

Дорога на Старый Завод

Получив последние инструкции, Артем вышел в коридор.

— Салют, командор! — Семен поднял руку.

— Салют, — ответил Артем, но руки не поднял и, не посмотрев на приятеля, отдал первую свою команду: — Сбор завтра на станции, электричка в восемь тридцать, до пристани, там будет катер.

— Есть! — ответил Семен и подумал, что Артем зазнался, но, внимательно присмотревшись, он не обнаружил на Артемовом лице ничего такого, что было бы похоже на зазнайство. Скорей всего он растерялся от свалившегося на него счастья. Ошалел. И, конечно, растерялся. Доброе сердце Семена дрогнуло. Лениво растягивая слова, он пренебрежительно сказал:

— А Мишка проспит обязательно. Поэт…

Но Михаил Калинов не проспал. Когда на следующее утро Артем и Семен подходили к пристани, они услыхали хрипловатый голос поэта.

— Уже кудахчет, — сказал Семен.

На большой барже, причаленной к зеленому бережку неподалеку от пристани, на кнехте сидел Калинов и, ритмично взмахивая рукой, читал стихи. Его слушали: усатый дядя в измазанной мазутом брезентовой куртке, высокий красивый старик и молодой милиционер.

Около баржи покачивался по-осеннему обшарпанный катер, с гордым и многообещающим названием: «Решительный». Тут находился еще один слушатель — из рулевой рубки высунулся молодой парнишка в новенькой форменной фуражке с «крабом» — командир и бессменный штурвальный «Решительного». И он, и милиционер — оба слушали восторженно и напряженно, как слушают дети, замирали от ожидания, удивляясь только тому, как складно получается, и не очень вникая в смысл. Командир часто мигал и самозабвенно покачивал головой, милиционер же замер, вытянув шею и не отрывая от читающего широко распахнутых глаз.

Увидев все это, Семен на секунду замер, потом отбежал в сторону, неуловимым движением выхватил фотоаппарат из чехла и оснастил его чудовищным объективом. Вот сейчас никому и в голову не пришло бы назвать его малосольным, до такой степени он выглядел заинтересованным. Скорей всего сейчас он был похож на барса, готового к прыжку, или на следователя, которого осенила гениальная догадка и который замер, боясь спугнуть ее.

Но когда Артем ступил на гулкую железную палубу и оглянулся, то Семен уже убирал фотоаппарат в сумку и брезгливо улыбался.

Командир «Решительного» сказал, что его зовут Генкой, Геннадием. Красивый старик представился:

— Зиновий Кириллович. Консультант от Гидростроя. Очень рад познакомиться.

Милиционер, который попросил довезти его до деревни Токаево, где у него было какое-то дело, привычно козырнул:

— Великий. — И пояснил: — Фамилия такая у меня.

— Уж не Петр ли? — спросил Семен.

Милиционер стеснительно улыбнулся:

— Все это спрашивают. Нет. Иван.

— Тоже звучит.

— Звучит, — согласился милиционер.

Поскольку усатый механик не назвал себя, а только спросил: «Заводить, что ли?» — можно было считать, что знакомство состоялось.

— Пошли? — спросил Генка, обращаясь к Артему, который все еще не освоился со своим высоким положением «начальника экспедиции» и стеснялся до того, что даже ладоням делалось горячо.

А тут еще Зиновий Кириллович добавил жару, искательно спросив:

— Как вы полагаете: прямо по реке или сначала махнем по Чусовой?

Артем, хотя он и знал очертания будущего моря — у него в портфеле даже была карта, которую он вчера сам скопировал в редакции, и маршрут он наметил вчера же, и он уже откашлялся, чтобы сообщить его как можно солиднее, — но, взглянув на красивого старика, сказал:

— Махнем по Чусовой. — И сам засмеялся.

И Зиновий Кириллович тоже засмеялся так, что все его несколько полноватое лицо засияло. Да уж и не такой-то он старый, как показалось вначале. У него румяные щеки, аккуратный, круто изогнутый тонкий нос с раздувающимися ноздрями и маленький рот. Он часто вытягивал губы, как будто приготовлялся насвистать что-то очень веселое. Компанейский старик, с таким не хочется разыгрывать из себя начальника.

— Махнем. Заночуем в Токаево у бригадира. Приятель мой — прекрасный хозяин, хотя и ушиблен рыбалкой, ну и все такое.

Зиновий Кириллович, вероятно, хотел подчеркнуть то самое свойство бригадирского характера, которому не чуждо ничто человеческое. Артем по неопытности не сразу догадался, но Семен ему тут же разъяснил:

— Выпить, должно быть, не дурак. Ушиблен. Знаю я этих… рыбаков.

Не особенно доверяя этой догадке — очень редко Семен хорошо отзывался о ком-нибудь, — Артем тут же забыл все на свете. Как только свернули на Чусовую, сразу же начались те обыкновенные, привычные чудеса уральской природы, которые хоть кого заставят забыть все на свете. Хоть кого, даже Семена. Первый удар, нанесенный природой по его наигранному скептицизму, он выдержал, хотя и с трудом. Но тут по левому борту открылся такой бережок с песчаной осыпью, с березками и елочками вперемешку! Ничего особенного — простенький пейзаж, под любое настроение: радостно — смейся, взгрустнулось — вздыхай. Ничего особенного, а почему-то вдруг делается так просторно в груди, что не хватает воздуха, чтобы заполнить этот простор.

— Тебе это для репортажа надо? — спросил Семен и, не дожидаясь ответа, щелкнул затвором. И еще раз, и еще…

— Это что! — сказал Генка, выглянув из своей рубки, и пообещал: — Вот к Сылве подойдем, ошалеешь.

Повернувшись спиной к борту, Семен презрительно усмехнулся:

— Мода пошла: природой любоваться. Вот я и щелкаю… — И осекся: справа, постепенно вырастая, как могучие спокойные волны, перекатывались отлогие, мягкие холмы, перемежаясь с зубчатыми хвойными перелесками. А дальше теснились неправдоподобно синие горы, а еще дальше неправдоподобно голубая тайга как бы плавилась в белом сиянии ясного осеннего неба.