Дохлый таксидермист - Мария Самтенко

Причудливые тени ложились на карту Ташкента, которую притащил Ширяевец, и я жалел, что современные технологии еще не позволяют сфотографировать эту красоту. Приблудного еще не было, так что мы с Женькой ужинали пирожками с капустой и составляли план поисков сбежавшего брата, отмечая маршрут прямо на карте.

А еще Петров – я так отвык от него! – заинтересовался ситуацией с моим братом, предложил увековечить эту сцену в каком-нибудь очерке, и мы подбирали название:

– «Ташкентский вурдалак», как вам?

Мне не нравилось. Хотя сама идея с фельетоном про Мишу казалась не такой уж плохой. В самом деле, почему бы и не написать?

Это, конечно, не означало, что мы с Женей готовы вернуться к совместной работе.Мы конечно, еще ничего не решили. Это было обычное баловство.

– Слишком тяжеловесно.

– «Ташкенский вампир»? «Ташкенский упырь»? – Женя оторвался от карты и кровожадно улыбнулся. – «Ташкентский мертвец»?..

Название отдавало Эдгаром По. Я безнадежно вздохнул:

– Нет, Женя, точно не мертвец. Давайте оставим «Ташкентский упырь».

Я сунул Петрову фонарик, занес в записную книжку «упыря» и бросил последний взгляд на карту:

– Женя, мы с вами, кажется, оптимисты. Нарисовали план на неделю поисков. Надеюсь, за эту неделю нас не заметут в милицию и побьют местные за то, что мы всюду суем свой нос.

Петров улыбнулся: не воспринимал угрозу как реальную.

Мы закончили с картой, но ложиться спать было рано. Банка со свечкой и два фонарика давали достаточно света, чтобы можно было читать, валяясь на настиле и завернувшись в одеяла. У Петрова были «Братья Карамазовы», купленные еще в Ростове на каком-то книжном развале – а мне он привез совершенно чудесное сочинение по истории черноморского флота. Подумал обо мне, надо же.

В полумраке сарая Женька казался чуть моложе, чем есть. Но все равно не таким, как пять лет назад.

Видеть соавтора сорокалетним было непривычно. Да и вообще, мне требовалось время, чтобы снова к нему привыкнуть. Я слишком долго был один, или в компании Ваньки Приблудного, которого, при всей его жизнерадостности, сравнивать с Женькой было бесполезно. Нам было, что обсудить – наши смерти, некрологи, родных, будущее, письмо Маруси, да хотя бы просьбу Ганса Гросса – но я не хотел начинать этот разговор сейчас. Боялся обнаружить, что мы с соавтором стали далекими и чужими? Возможно.

А каково было самому Жене? А после войны? Я хотел согреть его, утешить и пожалеть. Но получилось так, что он сам поддерживал и успокаивал меня после ситуации с братом.

Ванька Приблудный, наверно, был прав, и я слишком сильно переживал из-за этого. Стоило ли расстраиваться, когда я прекрасно знал, что от Миши можно ждать все, что угодно? Лучше радоваться, что он вообще жив.

История Черноморского флота не шла мне в голову. Я достал чистый лист, положил его на закрытую книгу и принялся рисовать брата. Петров прикрыл «Карамазовых» и вопросительно посмотрел на меня.

– Не беспокойтесь, я не ушел в художники. Вы знаете, сколько раз я сегодня сказал «рыжий лысый еврей»? И сколько раз у меня спросили, как это выглядит вместе?

Петров, разумеется, захотел посмотреть на рисунок и остался недоволен:

– Мне кажется, вам нужно добавить морщин. Вот здесь, – он ткнул брату в глаз, – и вот здесь. Так… уберите тут щеки. И борода… откуда у него борода? Он что, Дед Мороз?

– Сегодня у него была борода, – сообщил я. – Отрастил, пока бегал по городу. Не верите, дождитесь Приблудного и спросите.

И что, Петров на этом угомонился? Конечно, нет!

– Рисуйте морщины тут, тут и тут, – он сунулся мне под локоть и принялся показывать.

– Тьфу, Женя! Чего вы!.. Ему же не шестьдесят!

– И лысина была больше, – не отставал мой друг. – Сотрите волосы, ну!

– Черт с вами!..

– Еще стирайте! Чего вы жалеете?.. Знаете, как он полысел за пять лет? А я знаю!

Я стер. Потом стер еще. Потом дорисовал морщин. Потом мы с Женей задались проблемой мешков под глазами у дорогого брата, и наконец скептически осмотрели результат.

– Писать в соавторстве лучше, чем рисовать, – фыркнул я, и Женя добавил, что удивлен, как наши друзья Кукрыниксы еще не поубивали друг друга.

В сарае к тому времени совсем стемнело, и надо было спать. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и Петров пошел устраиваться на настиле: улегся на бок, подложив под голову сумку, и накрылся одеялом. Было тепло, к тому же мы не планировали раздеваться, поэтому одеяло, наверно, предназначалось для создания необходимого уюта. И все же, несмотря на усталость и перелет, Петров не спал – лежал и читал с фонариком «Карамазовых».

У меня тоже не получалось заснуть. Лежа с закрытыми глазами, я все равно возвращался мыслями к портрету моего брата. Как хорошо его помнил Женя! Впрочем, у него всегда была отличная память на лица – сказывалась работа в одесской милиции. Как там писал Козачинский в «Зеленом Фургоне»? «Ваша фотокарточка мне знакома».

И эта мысль была и приятной, и страшной.

– Женя?.. Вы не собираетесь спать?

– А что? Вам мешает свет? Я выключу фонарик.

– Что вы! Я просто знаю, что вы устали.

– Нет, – буркнул Женя.

Мне снова стало неловко его тревожить. Ну, не спит, и пускай не спит, чего я лезу? В самом деле, он же никуда не денется до утра.

– Ильюша, вы сейчас можете подумать, что я кто-то вроде вашего брата, – неохотно сказал Петров. – Но это не так. Я воспринимаю реальность такой, какая она есть, без этой придури. Правда. Я не считаю, что вы упырь, или что вы мне мерещитесь. Это чушь. Я просто… просто так ужасно соскучился, что мне хочется еще немного побыть рядом с вами. Я знаю, что вы никуда не исчезните, если я лягу спать. Просто хочется, чтобы этот день подольше не заканчивался.

– Спасибо, Женя.

Разве на это можно было сказать что-то еще?

Я наконец решился. Зажег все три свечки, взял лист бумаги, выбрал удобное