Перегной - Алексей Рачунь

- Да ты чего, Виктор, - отвечал я, - какое ни слова, я сюда тоже по бакланке и заехал. С утречка после нашей пьянки, спохмела пиво пил на пляже, ну и рамсанул с мажорчиками местными. Они меня видимо бутылкой по башке приложили, а мусора под вечер подобрали.

- Ну! – изумился Виктор, - то есть за то, что тебя отпиздили, тебя же и закрыли?

- Баранки гну, - веришь нет, но так и случилось. Они меня в отделение привезли, чтобы выяснить кто такой, все дела, почему лежу в неположенном месте с пробитой головой. Я им и рассказал, как все было. А они по приметам опознали в тех парнях деток авторитетов каких-то местных. Ну и, чтоб проблем ни себе ни им не создавать, меня сюда запаковали. А то фиг знает, я заяву-то может и не напишу, а из дежурки прямым ходом в больницу – побои снимать, а с ними в прокуратуру куда нибудь.

- Вот ты Шерлок Холмс! – восхитился ВиктОр, - чё в натуре бы так и сделал?

- Да не, я ж понимаю, можно сказать сам виноват – нажрался, подрался. Я ведь на них почти что сам и набарагозил. Нафига мне их мурыжить.

- Ну ты профэссор, братуха! И сам набарагозил и сам же типа не при делах. А менты-то тоже, расчухали, что гусь не прост и под замок тебя. Только вот кажется мне братан, что не все ты мне рассказал. Я наших ментов знаю. Они ж тут так только, для виду. А по жизни они "кукурузу охраняют". Что деньги у тебя выкосили – поверю, а чтоб после этого тебя же ещё в дежурку везти – нет. Скрываешь ты от меня что-то.

- Виктор, братан, ты ж сам сказал – о делюге ни слова? Давай я тебе потом расскажу. – Предложил я.

- Да не, я ничё, - надулся Виктор, - потом, так потом. Меня может сегодня на эксперимент отвезут, да потом, если дело ясное, следователь Помоев дело сошьет, да в суд передаст. Тусанут по разным камерам и не увидимся.

Я, чтобы прервать Викторову бубнежку, попросил его рассказать о ещё одном соседе, том что лежал у стены, и которого мой приятель почему-то обошел вниманием.

- Этот-то? – сразу же заржал ВиктОр, - это Любка, местный пидор городской. Да, Любка? Что молчишь, шлюха местная, всем известная? Стыдно, узор парашный?

- Подожди, не гони, какой пидор?

- Обыкновенный, ёпта, дырявый! Не веришь, давай сейчас его с нар стащим, да распетушим ему перья до загривка. Он и возражать не будет. Ему даже в кайф. Говорю тебе – пидор! - Виктор опять заржал.

- Вот, дожил я до седых волос на яйцах, а не думал, что с этим уёбищем под одной крышей ночевать придется. Я – краса и гордость родного края, и это недоразумение – Штыринский позор.

Я слушал Викторову болтовню и постепенно оттаивал. Придумает ведь про себя – краса и гордость родного края.

- Да не, Вить, ты погоди, не гони.

- Кто гонит? – Виктор аж подпрыгнул на нарах, ударился головой об угол верхней шконки, но не заметил этого, соскочил на пол и забегал возбужденно по камере. – Я гоню? Я промежду прочим с детских лет не вру. Я те говорю, пидор он. Пидор!

- Любка, хуесос, вставай! – он подскочил к лежанке и стал пинать и колотить спящего. Потом рывком сдернул его на пол.

Любка, ничего не понимая со сна таращил осоловелые глаза и вертелся ужом на полу пытаясь укрыться от ударов. Наконец он, улучив момент, извернулся и на карачках засеменил под нары. Когда он уже наполовину втиснулся под них, увесистый Викторов пинок поддал ему ускорения, так что тот скрылся под нарами полностью. Пока Викторова жертва тихо поскуливала в своем затхлом углу, сам Виктор скакал по камере на одной ноге, поджимая другую.

- Ногу себе об его гудок отбил, прикинь, - разорялся он,- срака как бетон, в мозолях вся. Наверное палец сломал. Я тебе, овца с яйцами, за палец за свой, за жиганский, вообще вешало здесь устрою натуральное. Ты у меня через решку фаршем выломишься.

Виктор еще поразорялся, встал таки на обе ноги, побегал еще по камере, попытался выдрать Любку из под нар, в чем впрочем нисколько не преуспел, и успокоился.

- Курить есть? – наконец спросил он.

Я виновато охлопал себя по карманам.

Виктор, крякнул и извлек мятую пачку.

- Ладно уж, растрясем запасы, сегодня как пить на следственный эксперимент меня повезут. Сегодня следак мой, Помоев, дежурный. Разживусь поди на воле куревом-то.

Мы закурили. Виктор, по своей деятельной привычке, не мог долго унывать, да и просто хранить молчание. Прикончив в несколько отрывистых, длинных как в последний раз затяжек, сигарету он опять заговорил.

- Любасик-то наш сюда, прикинь, по гомосечеству и загремел. Поддал на городском празднике, это когда мы с тобой у автобазы керосинили, у них праздник был, и давай чувачка, судебного пристава, тоже бухого, ну он в штатском был, отдыхал – за жопу мацать. Тот сначала не понял, а потом, как прочухал – чего от него хотят, такой кипеш, говорят, устроил. Как мол, говорит, так – меня, представителя власти, в кусты тащат и отсосать предлагают. Ему, да ты мол уймись, ёбана, это дурачек наш местный, дай ему в нос, да и все дела.

Тот орет, нет мол, я власть, я институт закончил с красным мол дипломом, корочками машет. Он не местный, пристав-то этот, его к нам по этому, как его, по распределению прислали недавно. Ну и ясен хрен, самоутвердится ему надо. Встал на принцип и настоял, чтоб Любку закрыли, как за хулиганство. Любка-то у нас теперь хулиган. Да Любка? Что молчишь, хулиган очковый?

Виктор опять начал разоряться по поводу Любкиных человеческих качеств.

- За хулиганство его приняли... Раньше вот статья была за гомосечество. Раньше бы за такую мерзость его бы сразу в кандалы и в зону. За то что гомосек. Только за это, понимаешь! А сейчас что – пристал среди дня деньского к человеку, а человека и отговаривают – хреналь ты, брось. Гуманисты хуевы. Нет, я конечно этого пристава не выгораживаю – мент есть мент. Как говориться: Хорошие менты должны лежать в хороших гробах, а плохие в плохих... Но бляха, ты мне скажи, братан ты мой космический, это что за власть такая, что к ней может любой пидарас приебаться и ему за это ничего не будет? Что это за власть – то за такая. Честным людям, типа нас с тобой от неё и продыху нет, а какие-то мокрицы паскудные, типа Любки, копошатся у всех на виду.

Вот хуль ему будет, Любке-то? Да нихуя ему не будет. Выпустят в понедельник, с утреца. Штрафец ему выпишут. А он, этот гондонио ватиканский, кондуктором в электричке работает, в Заилани, потому-что здесь ему хрен кто руки подаст и на работу возьмет. Он этот штраф на зайцах за день отобъет. Вот и выходит, что я рыбки в речке хотел половить, а меня на пятерик крутят, а этот хер развратничает, у детишек по кустам отсасывает и все ему как с гуся вода.

С этими словами Виктор, как будто разобидевшийся на весь белый свет, запахнулся в свой кургузый пиджачок и отвернулся к стенке.

Будучи предоставленным самому себе я затосковал. Неясность собственного положения опять начала истреблять меня изнутри, подтачивать и лишать покоя. С больным, без движения, дедом, с Виктором, с Любкой все ясно. И милиции и им самим. Деда отвезут в больницу, Виктора осудят и отправят в колонию. Ему это и самому ясно как пить дать, и с этой ситуацией он похоже смирился. Педераст-Любка, выйдет, не сегодня-завтра на свободу легко отделавшимся. Если не считать Викторовых побоев и притеснений, да символического штрафа за мелкое хулиганство. По правде и гоняет-то его тут Виктор не сильно, так только, юшку, дурную кровь выпускает. Лечит от хронического долбоебизма народными методами.

Один лишь я опять завис между небом и землей и непонятно, куда меня вытянет в этот раз. То ли вырвет ветром и унесет, как воздушный шарик ввысь, то ли, сообразясь со всеми физическими законами, хряснет оземь. Реальнее конечно второе. Уж больно близок я к земле. А учитывая подвальное расположение изолятора – так и вовсе под ней. Как раз где-то на уровне самого плодородного слоя. Гумус. Перегной.

Я лег на свободную нижнюю нару и закурил, пуская дым в крепкие доски второго яруса. Может менты и не прочухают, кто я такой. Они здесь охламоны все какие-то. Возьмут, да и отпустят. Если же нет, считай, приехал. Добегался. Не по плечу тебе дистанция оказалась. Думал, что марафонец, а оказался спринтер. А что, настраивал я себя на худшее, пробьют они адрес, что я им сообщил, там никого с такой фамилией нету, да и призовут под светлые свои очи.

Расскажи-ка нам, отчего назвал ты неверный адрес, зачем утаил. Поди и фамилия у тебя ненастоящая? К гадалке не ходи, вымышленная. Вона рожа у тебя какая плутовская. Да постой-ка – ведь знакомая у тебя рожа! Да где ж я её видывал-то? А не она ли вон там, на стенде "розыск" уже которую неделю пылиться. А ведь и вправду похож. Ай да и гусь к нам залетел... Прибежали в хату дети, второпях зовут отца – тятя, тятя, наши сети… А тятя уж в столице дырку под орден в кителе сверлит. Ну и всем сестрам по серьгам достанется тоже – кому медалька, кому лычка на погон, кому премия, а кого и просто грамотой удостоят. Скорее всего того патрульного, что меня на пляже нашел. Ну да ему и грамоты – сверху. Он почитай свою премию еще тогда, у меня из кошелка вынул. Она то, такая премия, вернее верного. А там еще как знает.