Перегной - Алексей Рачунь

- А может он залетный, в натуре. Освободился, спер у кого-нибудь кошелек, и давай гулять.

- Вряд ли. Уголовник бы бумажник в первую очередь скинул. Бумажник – улика, а деньги бумага. Кто их опознает. Его это бабки.

Я лежал, закрыв глаза на боку и постепенно начинал чувствовать. Чувствовал гальку, немилосердно впивающуюся в мой бок, чувствовал свое обгорелое на солнце тело. Чувствовал голову, словно расколотую надвое. На губах чувствовал железистый привкус запекшейся крови и чувствовал онемение руки, на которой лежал. Чувства мои возвращались ко мне, а способность двигаться нет. Точнее я знал, что шевелиться я могу, но все мое существо протестовало против этого. Ибо оно тоже чувствовало, что при малейшем шевелении все в теле, а особенно в голове взорвется неудержимым фейерверком разлетающейся в разные стороны боли.

Еще чувствовал разум. Он знал, что те двое, стоящие возле меня – патрульные милиционеры, - люди, которых мне больше всего нужно бояться. И этот страх тоже парализовывал мое тело, как парализует зверька или букашку, повстречавшую опасность и замирающую трупом, в надежде, что пронесет беду мимо неё.

- Чего делать-то с ним будем?

- А нихрена. Оставь мелочь в кошелке, сунь ему обратно в карман и пошли отсюда. Продыбается и сам уползет.

После этих слов, я почувствовал облегчение. Даже камни под боком стали казаться мягче. Давайте, крохоборы, снимайте кассу и валите отсюда, слуги народа. Стражи порядка. Чешите колбаской по малой спасской.

- А вдруг нас видел кто. Нам оно надо.

- Да кто нас видел, ты чё!

- Да нафиг-нафиг.

- А давай его в трезвяк?

Ек-макарёк. Откуда ты такой ответственный. Вот послал бог ментёныша с чувством долга. Камни опять стали сокрушать мне ребра, а тело налилось тяжестью как гранитная глыба. Опять замелькали в глазах искры и засияли звезды. Опять силы покинули меня. Опять я лежал и позволял властвовать над собой страху.

- А можно и в трезвяк. Там, если что, и доктор есть. Если серьезное что, в больницу, а нет, переночует.

Меня опять попинали в бок. - Слышь, бобик, живой, нет?

Вытрезвитель. Хуже не придумаешь, черт возьми. Там еще поди опознают, что я за гусь. Мда.

Меня меж тем немилосердно трясли за плечо, а потом начали поднимать. Когда меня приподняли примерно до половины у меня уже был готов план.

Я оперся на ноги и начал подниматься сам, находясь спиною к поддерживающему меня менту.

- О, гляди-ка, живой! – радостно изумился мент и опустил руки.

В этот же момент, я находясь в полуприсяде, развернулся и, выпрямляя ноги, как разжимающаяся пружина толкнул мента в грудь. И побежал. Впрочем бежал я недолго, в голове опять все заискрилось, вечерний, заплывший угасающим солнечным светом берег качнулся, как в кино, из стороны в сторону и улетел куда то вверх. Я же повалился кулем на землю.

Почти тотчас со всех сторон полетели в мое тело пинки и удары и я валялся, поджав ноги и укрывая руками голову целую вечность, пока не отключился снова. Повторно в себя я пришел в такой же позе только на полу патрульного уазика, в отсеке для перевозки нарушителей. Уазик трясся куда-то по дороге, подбрасывая меня на ухабах, и отбивал мне последние внутренности. Кое-как собравшись я приподнялся и вполз на узенькую скамью.

Вскоре машина сбавила скорость, потом вовсе остановилась. Брякнула дверца, раздались удаляющие шаги. Потом все смолкло. Я глядел в зарешеченное окошечко, но видел только краюху неба, часть не очень хорошо выметенной асфальтовой площадки, да столб с пучком провисших проводов. Где-то выше, вне обзора из окошка, находились фонари, и били на площадку ровным, красноватым цветом.

Судя по всему это был двор отделения милиции. Вряд ли у меня будет еще одна возможность сбежать. Да и вообще у меня вряд-ли сейчас что-то будет. Эх, блин. Добегался. Надо было соглашаться на трезвяк. Открыть тогда очи светлые, да и произнести ментам устами сахарными: «Нет ребята, я не вор, де. Я согласен на трезвяк». Вот они удивились бы. Да и вообще, раз уж на то пошло – надо было дома сидеть, никуда не выходить. Ел бы сейчас Незнакомкины печенья в Юрычевой хате, мать её ети, незнакомку эту. Да уж если так – вообще надо было забить на тот злополучный парад. Не ошибается тот, кто ничего не делает.

Несмотря на то, что все тело болело и саднило, похмелья, в его обычном проявлении, у меня не ощущалось. Были и новые ощущения – эдакая лихость, каковая наверное преследует трюкача во время прохождения по канату.

Добравшись, через тычки и поджопники, с заломленными руками до дежурки я переместился, увесистым пенделем, в угол. Неяркий свет и однотонные стены как-то сразу же попустили, а оттого что выдалась возможность стоять, не скрючившись как грач на водопое, совсем захорошело.

Мой конвоир меж тем подошел к столу дежурного. Там травили байки.

- Ну, мы значит приехали на природу-то, прямо со службы, в форме. Это, я, Саня с разрешительного и мужики с ГАИ. Это, вылезли из машины, а уже бухие в дрова. Это, у Сани ружье было, двустволка тестевская в багажнике. Саня-то и говорит, спорим нах, что я на лету дуплетом нах твою фуражку прострелю. Это, ну чё, базар, стреляй! Подбросил фуражку...

- И чё, попал?

- Какое нах попал, нет конечно. Ты дальше слушай. Это, фуражка упала шагов за двадцать где-то, целехонькая. Я Сане говорю, это, ты иди нах, поднимай...

- А он чё?

- А он, это, такой - да ну нах... Достает, это, короче ствол, табельный и еблысь по фуражке-то.

- И чё, попал?

- В том-то и дело, что попал.

- С двадцати шагов из макарыча, бухой?

- Отвечаю! Мы сами все офигели. Это, он трезвый в тире с метра нах в потолок попасть не мог никогда, а тут вон чё. Ну нас, понятное дело, заело. Это, мы значит такие нах тоже кто с чего, давай по этой фуражке шмалять. Раз попали, два.

- Ну, и дальше чё?

- А ничё. Как в фуражку попадем, она, это, слегка подскакивает, а мужики ржут нах. Смотрите, говорят - мент ползёт. Вали мол его ребята...

Могучий ржач раскатился по дежурке. Довольные менты смеялись шутке.

- Ухаха, мент ползёт. Гы, вали его, ребята.

Вдоволь насмеявшись, менты, нисколько не обращая на меня внимания продолжили разговор.

- А как фуражку-то подбрасывали?

- Какую? А эту-то? Да как, знаешь, по телевизору показывают, по тарелкам стреляют. Вот также нах. Чтоб она планировала. Как этот спорт называется то, забыл? Ты знаешь?

Никто не знал.

- Может этот знает, - подал голос мой конвойный, - я же тут привел одного. Слышь, жертва, как это называется, когда по тарелочкам из ружья?

Настало время выходить мне на авансцену. Вздохнув, я вышел из спасительной прохлады темного угла на свет, как на казнь и, усаживаясь, на стул перед дежурным сказал - спортинг. Стрелковая дисциплина называется спортинг.

- Вы кого мне блять, привели, - оглядев меня взревел дежурный, - его же блять, в больницу надо. У него же блять башка пробита.

- У этого козлика, Михалыч, здоровья вагон, какую ему нахер больницу, он Серегу наземь сшиб только на ноги встал и гасануть хотел. Пришлось примять.

- Я блять вижу, как вы его примяли. – Недобро усмехнулся Михалыч.

-Доставай блять из карманов все, что у тебя там есть.

Я покорно вынул бумажник, охлопал карманы, не найдя там ничего более развел руками и сел обратно на стул.

- Тебе кто-то садиться разрешал, олень? – с вызовом рявкнул один из подобравших меня патрульных.

- Ты покури иди пока блять, - спокойно сказал ему Михалыч, - здесь блять милиция, а не блять армия, а ты заебал уже меня со своими блять замашками.

Патрульный огрызнулся неразборчиво и вышел, вместе с напарником, за дверь. Михалыч меж тем вынул какие-то бумаги, и, что-то в них записывая, не отрывая головы вдруг спросил:

- Фамилия?

- Моя? – растерявшись от внезапности вопроса переспросил я.

- Ну блять не моя же, - ответствовал Михалыч, и по его тону было понятно, что он хотел добавить, мол - как же вы, блять, заебали блять с этим вопросом блять.

Он поднял голову, распрямился и произнес еще раз:

- Фамилия, Имя, Отчество. Год рождения. Адрес. Место жительства. Цеховая принадлежность.

- Сапожников Виктор Васильевич, - сказал я первое, что мне пришло на ум.

- Ты блять зачем на патрульного бросился?

- Да испугался я. Он меня со спины подымал, я ж не знал что он милиционер, в отключке был. Прихожу в себя, а меня кто-то тащит.

Михалыч как-то одобрительно кивал и в этих кивках мне чудилось призрачная надежда на счастливое завершение сегодняшних похождений.

- Башку блять они, - дежурный кивнул на дверь, за которую вышли патрульные, - тебе пробили.

- Нет.

-А кто?

- Не знаю?

- Не помнишь что ли, память отшибло. Или блять говорить боишся?

- Да не они, я вам честно говорю. И честно говорю, что не знаю кто. Так увижу – узнаю наверное.

Ладно. При каких обстоятельствах?