Сопроводитель - Дмитрий Красько

Он подумал, стоит ли ему доверять мне столь важную тайну, но, почувствовав, как ствол «Смита с Вессоном» ненавязчиво тыкается ему в зубы, стараясь проникнуть еще дальше — в рот и носоглотку — решил, что стоит. Выплюнул ствол и сообщил:

— Да под подушкой он.

Я навалился на него всем телом, прижав предплечьем горло на тот случай, если ему вдруг вздумается возмутиться. Левой рукой залез под подушку и вынул оттуда пистолет. Смешной такой. Браунинг калибра 6.35. Кажется, «Бэби». У меня такой был. Если в упор, то еще куда ни шло, а с десяти метров и муха бронебойной кажется. Но все равно я сунул пистолет в карман. Как-никак, оружие. Стреляет. Мне было как-то спокойнее, когда, кроме меня, никто не мог позволить себе такую роскошь.

— В принципе, у меня к тебе только один вопрос, — сказал я, выпрямившись. — Больше ничего, хоть с этого можно и посмеяться. Чем быстрее ты на мой вопрос ответишь, тем быстрее я тебя покину.

— Какой, нахрен, вопрос?

Грубость генерала была вполне понятна. Я бы тоже забыл о вежливости, кабы меня разбудили посреди ночи, да еще и пистолетом в зубах поковырялись.

— Вопрос, нахрен, такой, — сказал я. — Где Леонид Сергеевич?

— Какой, нахрен, Леонид?

Слово начало приедаться. Понимаю, нервы, понимаю, в тему, но не все же время. Кому-то надо было завязывать с такой традицией, и я решил показать пример, сложив свою фразу в образец вежливости:

— Это, извиняюсь, адвокат. Работает, извиняюсь, на Пипуса. Если ты, дефективный, скажешь, что не знаешь Пипуса, я, вот крест на пузо, отстрелю тебе пиписку и в коридор ее выкину — пусть народ поулыбается.

— Знаю я Пипуса, — огрызнулся он. — Ну и что? При чем здесь его адвокат?

— Его твои люди вчера утром из моей машины на семидесятом километре сперли. Просекаешь? Это были твои люди, не отпирайся. И я хочу узнать, куда они его заныкали.

— Они ныкали, у них и спроси.

Я разозлился и стукнул ему стволом по лбу. Но, по-моему, промазал. Генерал испытал боль гораздо большую, чем я хотел причинить, пискнул что-то обидное и вошкотнулся под одеялом.

— Но-но! — грозно сказал я. — Не надо истерик. Я ведь могу и обидеться. Вот возьму и уйду. Кому тогда байки травить будешь? В общем, колись.

Генерал мукнул, хрюкнул и раскололся, как кокосовый орех:

— Никуда они его не ныкали. Куда они могли его заныкать? Домой отвезли и там оставили.

— Серьезно? — удивился я. — Он же убежит!

— Никуда он не денется с подводной лодки, — тоскливо вздохнул генерал. — Не сможет он убежать. Не получится у него ничего.

— Ага, — сказал я, соображая, что его либо заперли, либо стерегут.

В любом случае нужен был еще адрес адвоката. Потому что я не мог ждать утра, оставив здесь генерала, который в любой момент может поднять на ноги своих людей. Тогда он испортит мне всю малину, а я этого не хотел.

— Все? — сварливо спросил Коновалов. — Или еще что?

— Адрес.

— Сам должен знать, — нахамил он, но, увидев, что мое лицо помрачнело и стало куда темнее ночи, поспешил исправить произведенное впечатление в лучшую сторону: — Заводская, восемнадцать. Квартиру не помню, но там внизу, около лифта, указатель жильцов.

— А я фамилии не знаю, — окончательно опозорился я.

— Даже так? — удивился авиатор. — Сутягин его фамилия. Как раз для адвоката.

— Ну да, — согласился я и тюкнул его рукояткой пистолета по лбу. Неожиданно для него, да, собственно, и для самого себя тоже. Но надо же было что-то делать, чтобы на время заткнуть ему рот и лишить возможности сопротивляться на то время, пока я его гуманно обезвреживать буду.

Разорвав простыню на полосы шириной сантиметров в десять, я спеленал генерала, как малого ребенка, по рукам и ногам. Потом скатал кляп и заткнул ему рот. Потом вышел в коридор и принялся за охранников. С шулером проблем не было. Пока я сращивал его со столом и стулом, у него так и не возникло желания прийти в себя и полюбопытствовать — а чего это я такого интересного делаю. А вот любопытный, когда я закончил возиться с его ногами и принялся за руки, открыл мутные глаза, вытаращил их до неприличия далеко и распахнул рот, во весь голос собираясь опротестовать мои действия. Но я его доводов слушать не стал, хлопнул по ушам, и он вернулся в небытие.

Покончив с этим малоприятным, но необходимым занятием, я встал и облегченно вздохнул. Первую часть своей дорогостоящей работы я выполнил. И тешил себя надеждой, что заслужил оценку «пять», поскольку сам вышел практически сухим из воды — без единой царапины, в отличие от утренней эпопеи. Что называется, так держать.

В кабинет генерала, вопреки совету Анюты, я подниматься не стал. Просто цель моего визита несколько отличалась от той версии, что я предложил вниманию несовершеннолетней соблазнительницы. И я этой цели достиг. Хотя, конечно, заманчиво было бы обеспечить безбедную жизнь себе, детям и внукам, и будь я на пять-десять лет помоложе, непременно воспользовался бы такой возможностью подзаработать. Но сейчас я, почему-то, стал брезгливее относиться к деньгам. Маразм, наверное.

Отмеряя пройденный ранее путь в обратном направлении, я размышлял о порядках, царивших в этом доме. Странные они какие-то. На втором этаже, в комнате, куда я направляюсь, меня ждет шестнадцатилетняя девица, дочь хозяина дома, не так давно давшая мне стопроцентную наводку на своего папашу, чуть ранее соблазнившая меня и еще чуть ранее — принявшая на грудь солидную дозу водки. В смотровой башне, откуда я шел, покоился ее родитель, человек с положением, обладатель солидного капитала и нехилого самомнения. Но, как мне показалось, жестоко затравленный жизнью — иначе как объяснить все эти ограды, охрану, пистолеты под подушкой, драконовские законы, выдуманные им для своей дочери. Не знаю, может быть, я не прав, но мне кажется, что все диктаторы — и прошлые, и нынешние — становятся диктаторами не от хорошей жизни. Над ними действительно болтается дамоклов меч, оттого они и пытаются всеми доступными способами убрать от себя опасность, оградиться от нее. Что здесь первично, а что вторично — вопрос, разбираться в котором на данном жизненном этапе я не собирался. Может быть, попозже.

Когда я открыл дверь спальни генеральской дочки, она не спала. Встретила меня возбужденным шепотом:

— Ну, как? Все получилось?

— Как задумывал, — честно ответил я, шагнув в комнату.

— Деньги взял?

— Конечно. И уже перевел на депозит, — что это такое, я не знал, но и она — вряд ли. А слово красивое, чего ему зря пропадать.

— Ну, — позвала она, — иди сюда.

Это, собственно, и был самый пикантный момент нашей беседы. Я знал, что она это скажет, и теперь мне надо было как-то объяснить ей, что не могу задерживаться. Но говорить об адвокате не хотелось, а что-то другое не придумывалось. Да и, честно говоря, я побаивался, что экстравагантная девица, уязвленная в своих лучших чувствах, выкинет что-нибудь нехорошее. Какой-нибудь номер, после которого у меня останется одна дорога в жизни — на кладбище. Она, конечно, до сих пор держалась молодцом по отношению ко мне (соблазнение не в счет), и вообще была девушка симпатичная, но уж больно нетрадиционным было ее поведение.

И тем не менее я рискнул:

— По секрету скажу, Аня. Ты только никому больше не говори. Мне надо бежать отсюда. И чем быстрее, тем лучше.

— Куда? — удивилась она. — Мы же разобрались со всем. Тебя до утра никто в моей комнате искать не будет. Да и днем тоже. Ты даже, если захочешь, можешь пожить здесь какое-то время. Ты мне понравился.

Я подавился собственным языком. Спасибо, конечно, на добром слове, меня еще никогда так высоко не ценили, но я, право, смущаюсь…

— Я бы с толстым удовольствием, Анечка. Но надо бежать. Я же не знал, что там у твоего отца за сокровища хранятся.

— Ах, ты об этом, — поняла она. — Тогда конечно.

Все-таки молодец девчонка. Я расслабленно улыбнулся. Но после следующей ее фразы улыбка с моего лица сползла, словно вовсе не бывала:

— Но на полчаса-то можешь остаться? Всего полчаса, за это время ведь ничего не изменится.

Ах, герой-любовник хренов! Но ведь с шестнадцати лет закон уже не запрещает, правда? Ежели по обоюдному согласию… И полчаса действительно ничего не изменят… Я вздохнул и принялся раздеваться, чувствуя, как тяжело звенит начиненная арсеналом одежда.

— Что там? — спросила моя малолетняя насильница.

— Ключи от сейфа, — соврал я. — Только полчаса, не больше.

10

Дорога, дорога… На часах — четыре утра. С какими-то минутами. Впрочем, время неважно. Важна дорога. У меня к ней несколько странное отношение, не знаю, как у других. Не имеет разницы, на чем я еду — на машине, на поезде, на самолете; куда и зачем; неважно, что мелькает за окном — одинокие фонари ночного шоссе, телеграфные столбы — символ дембеля, или офигевшие от соседства с чудом техники птицы. Важно, что я — в дороге, я — двигаюсь.