Сопроводитель - Дмитрий Красько

Я резко сел на кровати:

— Пойду я. Потехе, говорят, час, а делу — два часа ночи.

— Ты вернешься? — спросила она.

— Зачем? — удивился я. — Мне после тикать надо будет быстрей, чем кролики крольчат делают. Попадаться я не хочу.

— Возвращайся, — попросила она. — Тебя же в моей комнате искать никто не будет.

Это прозвучало логично. И я согласился.

Одевшись в полной темноте, без опаски вынув из-под валика пистолет и засунув его за пояс, я вышел в коридор. Милиции не было. Сколько ей можно суетиться из-за одного трупа да парочки разорвавшихся гранат? Но я все равно старался не шуметь. В этом доме и без милиции хватало церберов, попадаться на глаза которым было опасно для здоровья.

В лабиринтах громадного строения можно было заблудиться, как нефиг делать. Коридоры, коридоры. Дверь — налево, дверь — направо. Так что западную смотровую башню, о которой с такой легкостью сказала Анна, я в конце концов почти отчаялся найти. К тому же ориентироваться по сторонам света здесь было невозможно — компас я, по недомыслию, из дома не захватил. Ну, просто подумать не мог, что он мне понадобится в поисках генерала. А различные бойскаутские приметы, типа той, что мох растет с северной стороны, а все остальное — с южной, здесь не действовали.

Я шел, громко скрипя зубами и думая о том, что, наверное, таки хана. Заблужусь и помру — с голоду либо от одиночества. Но все мои страхи развеялись, стоило выйти к центральной зале.

Она была огромна и светла. Она была сердцем этого дома. Именно от нее в разные стороны расходились многочисленными вены и артерии коридоров и коридорчиков. Залу опоясывали террасы бельэтажей, которые соединялись шикарной мраморной лестницей, начинавшейся примерно в центре гигантского помещения. Все это вместе весьма напоминало театр. Были даже актеры — те самые ахалтекинцы, расположившиеся сейчас у камина возле входа. В камине жарко пылал огонь и — гадом буду! — жарилось мясо на вертеле. Почти Шекспир. Единственное, что нарушало это впечатление, были телевизор с видеомагнитофоном, показывавшие почитателям жаренного мяса что-то из серии «Ки-я!!!». Среди телезрителей я приметил и одного с забинтованной головой. Размер ботинок — единственное из его экипировки, что мне запомнилось — я не разглядел, далековато было, но очень надеялся, что это вырубленный мной давеча на кирпичной дорожке парень. Кровник, почти родственник. Как-то даже на душе легче стало от его присутствия.

Ахалтекинцы были увлечены, но не настолько, чтобы я без опаски, как свой среди своих, поперся искать Западную смотровую башню. Человеком я был осторожным, а потому минут несколько простоял в черном проеме коридора, прижавшись к стене и соображая, куда же мне двинуться, чтобы попасть на прием к генералу, не попав при этом в поле зрения его церберов. Бегать туда-сюда, пробивая все смотровые башни подряд на предмет наличия в них Коновалова почему-то не хотелось, и я принялся-таки вычислять, где в этом доме находится запад.

Было трудно. Было невероятно трудно. Запад оказался вещью поразительно скользкой и от моих цепких мыслей постоянно убегал в неизвестном направлении. До тех самых пор, пока я не вспомнил, что не так давно поимел счастливую минуту наблюдения остатков солнечного заката. Сообразив, с какой стороны заходило солнце, я принялся корректировать его путь относительно моего маршрута в этом доме. Получилось неплохо. Исходя из результатов размышления, путь мой лежал налево и вверх. И как раз в этом направлении вилась фигурная лестница. Надо полагать, ведшая как раз туда, куда мне было нужно.

Перекрестившись сверху вниз и слева направо, хотя, собственно, был атеистом, я рванул вверх по ступенькам. Ахалтекинцы меня не заметили — уткнулись в экран и изучали приемы ближнего боя нижними конечностями. Профессиональная необходимость, надо полагать.

Проскочив наверх, я сбросил скорость и дальше пошел уже нормальным шагом. Неслышный, как привидение — мягкие подошвы кроссовок способствовали. Это-то меня и выручило, когда я нырнул за угол на очередном зигзаге.

В небольшом и неярко освещенном утолщении коридора сидели двое. Из той же породы, что и ребята внизу. Играли в карты. Или в шахматы. Во всяком случае, не в домино, потому что игра протекала совершенно бесшумно.

Я отпрянул назад. Заметили или нет? Наверняка это и есть Западная смотровая башня, место проживания генерала Коновалова. Кого еще в этом доме, и без того охраняемом со всех сторон, могли сторожить индивидуально еще и по ночам? Однако, у генерала была мания преследования.

— Слышь, Паха, там что-то писанулось, — раздался приглушенный голос. Заметили.

— Где?

— Да, за углом, кажись, кто-то есть.

— Кто там может быть? Ты что, дозу принял? В дом даже мышь не проползет. Если бы это были свои, они бы тоже прятаться не стали. Сиди.

— Значит, кто-то чужой. Фигня-то какая сегодня приключилась, а? То-то и оно. Схожу, посмотрю.

— Ну, иди, если тебе на месте не сидится. Я ничего не слышал и идти никуда не собираюсь. Мне и тут неплохо. Успокоишься — приходи, доиграем.

Послышался звук отодвигаемого кресла и шаги. Я вжался в стену у самого угла. Если этот любопытный все сделает по правилам и появится в поле моего зрения, держась противоположной стены, будет хреново. Придется шуметь. Стрелять я не собирался, но нужно будет прыгать, чтобы достать его. А второй вполне успеет среагировать на шум.

Однако ахалтекинец сглупил. То ли его успокоили слова напарника, то ли от рождения соображалкой не пользовался, но нарисовался аккурат перед моими глазами. Мне оставалось только взять его за отвороты пиджака, притянуть к себе и стукнуть лбом в переносицу. Что я, собственно, и проделал.

Любопытный молча испачкался кровью из собственного носа и, следуя совету напарника, успокоился. Однако идти доигрывать не захотел. Эстафету пришлось перенимать мне. Уложив бесчувственное тело, нежно и аккуратно, у стены, я высунул глаз и кончик носа из-за угла.

Спокойный ахалтекинец вел себя в отсутствие напарника подозрительно беспокойно. Перетасовывал карты, отбирая себе козырь, а сопернику — шваль. Игра, очевидно, шла на деньги.

Я неслышно выскользнул из тьмы, подкрался к нечестному картежнику и тюкнул его рукояткой пистолета в основание черепа. Меня били, а мне что, нельзя, что ли? Ахалтекинец рухнул грудью на стол и выронил из рукава карту. Туз червей. Я прищелкнул пальцами — хорошее предзнаменование.

Вернувшись к любопытному, я обыскал его и забрал оружие. Куда более привычный для меня, хотя и совершенно беспонтовый в сравнении со «Смитом-Вессоном» пистолет Макарова. У второго охранника тоже ничего не было, кроме ПМ. Я забрал обойму, оставив ему корпус — пусть пользуется на здоровье. Жалко, что ли?

Ткнувшись в дверь генеральской спальни, я чуть не вышиб плечо, обиделся и тихо выругался матом. Совсем охренел, старый хрыч. Развел тут целый табун телохранителей, огородился противотанковым забором, да еще и на ключ ночью запирается. Где это видано, где это слыхано?

Замок, впрочем, оказался простеньким. В отличие от двери, сделанной из дуба — массивной, под старину. А замок — игрушечный, декоративный. Язычок на пружинке, легко отжимается. Я и отжал.

В окно генеральской спальни светила луна. Ее бледный, мертвенный свет придавал всем предметам призрачный вид, отчего в комнатке было жутковато находиться. Особенно после того, как я прикрыл за собой дверь и доступ, и без того необильный, света извне прекратился вовсе.

Голова генерала, единственная неприкрытая одеялом часть тела, тоже имела весьма призрачный вид. Даже покойницкий. Стало совсем жутко. Я передернул плечами, но делать было нечего. Я явился сюда для беседы, и беседа состоится.

Решительно шагнув вперед, я вдруг заметил, что глаза у Коновалова открыты. Белки смутно виднелись во тьме и, судя по их местоположению, смотрел генерал прямо на меня.

— Ой, ну только не надо глупостей, — попросил я и показал ему «Смит и Вессон». Револьвер имел сталистую окраску и, как я надеялся, при лунном свете был хорошо виден.

Наверное, в своих предположениях я не ошибся. Во всяком случае, рука генерала, начавшая было копошение под одеялом, успокоилась. Я подошел к нему и присел на краешек кровати. Натурально, Коновалов смотрел на меня.

— У тебя тут, говорят, где-то пистолетик завалялся. Одолжи поматериться.

— Ты кто? — прохрипел главный авиатор весьма еще сонным голосом.

— Я — твоя психически больная совесть. Я — ложка говна, попавшая в твою бочку меда, чтобы превратить ее в бочку, извини, опять-таки, говна. Я — доктор, неудосужившийся вовремя сделать аборт твоей матери, если ты у нее единственный ребенок. Достаточно? Где пистолет?

— А чего тебе здесь надо?

— Пакости пришел тебе делать, — честно сказал я. — Ты что, бананы в ушах носишь, не слышишь, о чем я тебя спрашиваю? Пистолет куда заныкал, испытатель презервативов?