Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев

Трясти У-2 перестало очень скоро – мешок сырости, ползущий по пространству, был всего лишь мешком, хуже было, если б это оказалась фронтальная полоса. Тогда болтанка могла оказаться такая, что зубы бы вылетали, как семечки из сухого подсолнуха – не собрать. Мамкин вздохнул облегченно – хорошо, что потишело в воздухе, ребятам, сидящим в тесном желобе фюзеляжа, будет спокойнее. И ему, пилоту Мамкину, тоже будет спокойнее. Он вновь оглянулся назад, за сиденье – как там народ? Жив?

Народ был жив. Мамкин выпрямился на сиденье и в ту же секунду засек, что на него заходит, издалека готовясь к атаке, «мессер» с диковинно разрисованным телом.

«Он чего, из Африки выскочил, что ли, – такой пятнистый?» – невольно возникла у Мамкина в голове мысль, он отжал штурвал от себя, и кукурузник покорно пошел вниз. Много высоты сбрасывать было нельзя – можно зацепиться за деревья; еще более опасным был маневр для «мессера», много опаснее, чем для У-2, оба летчика – и Мамкин, и пилот «мессера» это хорошо понимали. Немец не стал тянуть время и ударил по Мамкину издали.

Пушистая оранжевая струя прошла выше кукурузника, Мамкин даже не обратил на нее внимания, – только головой, руками своими, лежащими на штурвале, засек, что очередь прошла выше, и все. Этого было достаточно.

«Мессер» проскочил над ним, взревел мотором, Мамкину показалось, что он даже услышал этот чудовищный рев, способный вывернуть наружу барабанные перепонки. И еще одно – краем глаза он все-таки засек немецкую машину.

Непонятно только было, почему фриц один. Если такой биндюжник бродит по небу один, то, значит, второму разбойнику заломили лытки за спину и уложили в укромном месте спать. Спи, дорогой бандюган, любитель вооружиться до зубов и шалея от собственной наглости, ходить на тех, у кого на вооружении находится лишь пукалка, способная стрелять горохом, бобами, да кедровыми орешками, либо на тех, кто вообще не вооружен… Даже этим.

Второй «мессер» все же был, он вскоре объявился – такой же по-папуасски раскрашенный африканец и с таким же оглушающим звуком мотора. Этот фриц был поопытнее первого, знал, что русский тихоход сопротивления оказать не сумеет и решил его съесть с чувством и с толком: зажарить, перекинуть себе на тарелку и, почмокивая от удовольствия, взяться за вилку и нож.

Мерзкие все-таки люди управляют немецкими истребителями, нет на них управы. Теперь они будут добывать «руссише фанер» вдвоем.

– Вот вам! – сунул Мамкин в пространство фигу, сложенную из двух, обтянутых перчаткой пальцев.

Немцы, зайдя на Мамкина по очереди, вначале один, потом другой, выпустили по кукурузнику длинные оранжевые струи… Мимо! Мамкин, настороженно кусавший губы, растянул рот в невольной улыбке. Развесил бы он этих пилотов, как обмоченные штаны на веревке – пусть просохнут. А эти ребята способны, надо полагать, не только обмочиться, но и обкакаться.

Впереди на земле что-то полыхнуло, словно бы взорвался снаряд, – скорее всего, так оно и есть, – а может, и не снаряд это был, а противотанковая мина, всплеск пламени был сильным, простая граната такого не оставляет, – Мамкин насторожился: а вдруг это зенитная батарея?

Самолетную фанеру лишь одна очередь способна превратить в горелые опилки, но фанера – это ладно, дело десятое, на которое можно и не обращать внимания, а вот люди, находящиеся в фюзеляже… Мамкин поморщился, будто от пулевого ожога, пробившего его тело, приподнявшись, глянул назад – где там «мессеры»?

Один из «мессеров» заходил к нему в хвост – пятнистый, сплошь из диковинных цветов, рассыпанных по его поджарому телу, видно было и плоское, выбеленное расстоянием лицо фрица, сидящего за штурвалом… Немец был полон решимости сбить «руссише фанер» и, лопаясь от гордости, которой он наполнен по самые уши, сделать в журнале полетов соответственную запись.

Мамкин втянул сквозь зубы воздух, снизился немного, эта высота была опасной для кукурузника, но другого пути для него не существовало, только этот.

Чем ниже он будет идти, тем меньше вероятность, что «мессер» попадет в него – это раз, было и два: любая зенитка рассчитана на стрельбу по цели, идущей высоко, где-нибудь за облаками, по низким целям бьют не все зенитные установки, – и это тоже вселяло надежду.

С другой стороны, фриц, заходящий ему в спину, вряд ли пустит сверху очередь, отвернет влево или вправо, понимая, что дымная оранжевая струя может поразить и зенитчиков, находящихся на земле, а зенитчики побоятся случайно попасть в свои самолеты, – в таком разе им военно-полевого суда не избежать.

И все равно Мамкин чувствовал себя находящимся между молотом и наковальней.

Через полминуты кукурузник оказался над обширной, обложенной тугими мешками поляной, на которой действительно стояла немецкая зенитка, сердце у Мамкина нырнуло куда-то вниз, в холод, он подумал, что оно наткнется на какие-нибудь гвозди и навсегда останется там, но нет, сердце на гвозди не наткнулось, а замерло на несколько мгновений и вновь поднялось наверх.

Отлично просчитал ситуацию Мамкин, сделал это на пять, – нет, на пять с половиной или даже на шесть: ни фриц, целивший ему в спину, не стрелял, ни зенитчики – тоже не посмели пальнуть из своей грозной установки.

«Мессер» устремился вверх, проскочил над Мамкиным совсем рядом – кулаком можно было ткнуть в желтое, поблескивающее маслом пузо, на котором был нарисован длинный глазастый крокодил, и отвалил в сторону.

А зенитчики остались стоять у своего орудия с открытыми ртами…

Но расслабляться было нельзя: у отвернувшего в сторону «мессера» имелся опасный напарник – ведомый. Через несколько секунд он возникнет на месте ведущего, Мамкин уже чувствовал это, у него на лопатках, на гребнях их, под одеждой, даже возникли болевые точки, начали саднить, и боль эта была сродни боли раны.

Линия фронта становилась все ближе, но все равно очень уж медленно она подтягивалась к одинокому, нетвердо висящему в пространстве безоружному самолету.

Жаль, Мамкин не мог подогнать свой кукурузник каким-нибудь кнутом, палкой, плетью, энергией собственного сердца, наконец, – любая попытка ничего не могла дать старому, с усталым хрипом мотору, что бы там летчик ни предпринимал.

У Мамкина на земле был хороший напарник – механик, который следил за кукурузником, латал пробоины, избавлял двигатель от простудных хрипов, лечил, исправлял увечья, однажды заменил даже колесо, с которого осколок сорвал резиновый обод, вытащил из спинки пилотского сиденья пять пуль, прилетевших снизу, из фашистского окопа и угодивших в кабину пилота, чинил системы проводов – электрических, бензиновых, масляных, – напарник Мамкина был волшебником, умел делать то, чего не умел никто, но и он не мог усовершенствовать движок У-2,