Гильза с личной запиской - Валерий Дмитриевич Поволяев

И вот Мамкина не стало.

Произошло это, простите за повтор, семнадцатого апреля сорок четвертого года… Похоронили Сашу Мамкина на нашей территории, на границе Смоленской области и Белоруссии.

Когда, уже после войны, в полк гражданской авиации пришла разнарядка на звездочку Героя Советского Союза, летчики, которых, по купринскому определению, называли «штрюцкими», удивились этому. Они хоть и считались фронтовиками, но в открытых столкновениях, в штурмовках и воздушных боях не участвовали, их работа, несмотря на боевые потери, считалась мирной, поэтому и орденами их награждали редко и церемонии вручения тоже происходили редко. Мамкин свой орден Красного Знамени так, например, и не успел получить. Другие – тоже. Это было обидно.

Но все равно одна звездочка Героя пришла в полк.

Рассказывают, что бывший командир эскадрильи Игнатенко, которому решили ее вручить, произнес с глубоким сожалением:

– Жаль, Саши Мамкина нет в живых… Это его звездочка.

Игнатенко даже хотел отказаться от награды, но в ту пору это не было принято, да и истолковать такой поступок могли неверно, поэтому он взял награду.

Минская станция метро «Нямига» находится в центре города, на берегу неторопливой прозрачной реки, в водах которой зимуют утки. Им тут и привольно, и тепло, – жестких зим в Белоруссии почти не бывает, – и сытно: уток каждый день подкармливают минчане, не дают раздобревшим птицам умереть или хотя бы пожалеть о том, что они остались тут на зимовку.

Недалеко от станции метро красуется недавно выстроенное здание, где всегда толпятся люди… Это музей Великой Отечественной войны.

След война оставила в Белоруссии горький, – погиб каждый четвертый житель, но есть немало мест, где сложил голову каждый третий… Словом, нет в Белоруссии семьи, где война не оставила бы своего скорбного следа.

В музее, в партизанской экспозиции, имеется крохотный уголок, где выставлена небольшая, очень простая фотокарточка. Это снимок Александра Петровича Мамкина. Он затерялся среди многих других фронтовых фотографий, на него не сразу и обратишь внимание, – но те, кто обратит, хотя бы даже случайно, кто прочитает очень короткую историю его гибели, потом долго не отходит от стенда, всматривается в фотокарточку, словно бы хочет понять, какие силы позволили этому человеку совершить невозможное, подняться над самим собой и сгореть, спасая других.

Очень часто семнадцатого апреля в городе идет дождь – мелкий, серый, плотный, идет он не только в Минске, но и в других местах, может быть, даже по всей Белоруссии, хотя этого никто не проверял, – около станции метро «Нямига» (на русский лад звучит «Немига») в этот день обязательно собираются люди с цветами в руках. Мужчины, женщины… Возраст у всех примерно одинаковый – за семьдесят.

Лица у всех имеют одинаковое выражение, которое может оставить, пожалуй, только скорбь, в глазах – слезы. Хотя собрались они на свой день рождения.

Он у них общий, один на всех, но, несмотря на то что день рождения считается праздником, собравшиеся плачут… Это Мамкины дети.

Летчик Мамкин спас этих людей, подарил всем им жизнь, независимо от того, каким рейсом вывозил их из немецкого тыла, первым, третьим, девятым или последним… В каждом рейсе могло случиться то, что случилось, – слишком уж лютовали фашисты в Белоруссии в последние два года войны, – не верили, что они проигрывают. И войну проигрывают, и судьбу свою, и самих себя. Все проигрывают, в общем.

Собравшись, бывшие детдомовцы гуськом, тихо переговариваясь, идут в музей, к знакомой им стенке, где находится крохотный уголок Мамкина, пристраивают там к экспозиции цветы, минут пятнадцать стоят молча, хорошо понимая, что всякое слово, даже толковое, меткое, будет сейчас хуже молчания, более того – может прозвучать невпопад скорбным минутам… Потом уходят.

К сожалению, людей этих, Мамкиных детей, становится все меньше и меньше – время-то идет, годы мчатся рысью, у некоторых даже галопом, и все вперед, да вперед, к приближающейся линии, к пределу, за которым начинается вечность. Назад дороги нет ни у кого из них.

Но даже когда они пересекут ту черту и их не станет, Мамкина все равно будут помнить и ставить свечи в церквях.

Жизнь Мамкиных детей на этом не кончается: ведь у детей этих есть свои дети, есть память, которая заставит их вернуться в прошлое, есть рассказы, которые они слышали еще в малом возрасте, рассказы эти запали в голову на всю оставшуюся жизнь и обязательно возникнут в очередной день семнадцатого апреля… Имя Мамкина из жизни не исчезнет.

В тот дождливый апрельский день, когда я был в Минске, бывших детдомовцев собралось немного. В городе был объявлен праздник какого-то сельского района, с небес капала холодная влага – сочились слезы по Мамкину, сочились в этот день особенно сильно, но дождь собравшихся не пугал, даже наоборот, было бы много хуже, если б его не было вовсе.

Около массивного, величественного, как собор, здания Дворца спорта (также рядом с рекой) раскинул свои палатки небольшой базар: районные производители продавали свой товар – хлеб, какой в Москве, например, ни за что не попробуешь, его нет, соленое сало с тмином, украшенное аппетитными прожилками, драники – картофельные оладьи, которые иногда называют драчениками, иногда – тертиками, даже чибриками, грибы и рыбу; здесь же, среди палаток, была установлена полевая кухня, неторопливо и вкусно попыхивающая домашним дымком…

Районные умельцы сварили для гостей уху. Наливали ее черпаком в обычные пластмассовые стаканы литрового достоинства, в бульон кидали кусок рыбы, чтобы радость была полнее; народ стоял кругом подле кухни, восторженно чмокал губами, иные даже ахали несдержанно, словно бы никогда не пробовали такой необыкновенной ухи.

Мамкины дети тоже решили отведать ухи, – редкий ведь случай: уха из котла полевой кухни, такую уху ни в одной кастрюле не приготовишь, не сумеешь просто… Климович превратился в солидного мужчину с короткой жесткой бородкой хемингуэевского склада и гладкой, как большой бильярдный шар головой, он давным-давно был уже не Витькой, а Виктором Викторовичем, доктором наук, почетным полярником СССР.

Его тезка Виктор Вепринцев тоже находился здесь, – уже совсем старый, сосредоточенный молчун с лохматой белой головой, – Вепринцев теперь больше любил молчать и слушать, о чем говорят другие, и вот ведь какое совпадение – по отчеству он тоже был Викторович. Можно сказать, – двойной тезка Климовича.

Из партизанского отряда, совершившего налет на детский дом, кроме Климовича, не было никого – все ушли, ни одного человека не осталось. Одни ушли давно, сразу после войны, вторые позже, последний, оказавшийся долгожителем, партизанский кузнец Ося Ковальчук – четыре года назад.

А группа бывших детдомовцев