Когда молчит совесть - Видади Бабанлы

- Решением бюро вы исключены из комсомола! - все так же, не поднимая глаз, отчетливо произнес Сейфали.

Сохрабу уже показалось, что голос принадлежит приведению, так непохож он был на живой и мягкий голос Сейфали. И почему вдруг "вы", да еще такое пренебрежительное? Может, это дурной сон?

- За что? - улыбаясь, спросил он, уверенный, что это просто шутка.

- Повторяю: таково решение бюро...

- Но какое же решение без меня?! Это против устава! Комсомолец должен присутствовать, когда решается его судьба...

- Не отнимайте у меня время!

Сохрабу показалось, что сердце его перестало биться. Сделав над собой нечеловеческое усилие, он повторил еле слышно:

- За что, Сейфали?

- Не Сейфали, а Халыгов!

Да что же происходит? Были друзьями, разговаривали о самом сокровенном, почему вдруг официальный тон, грубость? Примириться трудно, но, видно, этого требовали какие-то загадочные обстоятельства, которые сейчас объяснят ему. И Сохраб переспросил:

- За что, товарищ Халыгов?

- Я вам не товарищ!

Это уже было оскорблением, и, поднявшись с места, Сохраб, не выдержав, крикнул:

- Кто дал вам право оскорблять меня? Извольте объяснить!

- Объяснить? - На сумрачном лице Сейфали проступила насмешливая улыбка. Подняв голову, он с презрением оглядел Сохраба. - Сын врага народа не может находиться в рядах Ленинского комсомола! - громко ответил он.

- Что?! - У Сохраба перехватило дыхание.

Голос Сейфали стал еще суше, еще резче:

- Ваш отец арестован как враг народа.

Сохрабу показалось, что на него валится потолок, ноги подкосились, он с грохотом рухнул на стул, устремив на Сейфали непонимающие, полные отчаяния глаза. Наконец, немного придя в себя, Сохраб крикнул:

- Это несусветная ложь! Вы что-то путаете! Десяти дней не прошло, как я вернулся из дома...

Сейфали горько усмехнулся:

- Десять дней - срок огромный. В нынешних условиях каждый час может стать роковым...

- Но это клевета! - Спазм сдавил горло, и Сохраб добавил тихим, просящим голосом: - Сейфали, ты знаешь моего отца, бывал у нас, знаком с ним...

- Очень сожалею, что знал его недостаточно!

- Но его народ знает! - Сохраб понял: бессмысленно искать сочувствия у Сейфали, и продолжал спокойно, с достоинством: - Человек, двадцать лет состоявший в партии, задолго до победы революции отдававший ей все силы, не может быть врагом народа!

- Разговор окончен! Можете идти. - Сейфали поднялся из-за стола и протянул Сохрабу руку.

Сохраб в недоумении взглянул на нее. Что это должно означать? Сейфали прощается с ним? В голове мутилось, ничего не понимая, он тупо уставился в разгневанное лицо Сейфали.

- Комсомольский билет!

Так вот что означает протянутая рука! А Сохрабу так многое хотелось сказать! Все сказать! Может, тогда полегчало бы на душе. Но чего он добьется словами?

Дрожащими пальцами Сохраб стал шарить во внутреннем кармане, с трудом вытащил комсомольский билет, положил на стол и, повернувшись, медленными, нетвердыми шагами пошел к двери...

* * *

Сохраб не стал задерживаться в университете, не пошел на лекции, понимал: все равно из университета его исключат.

Как очутился на улице, Сохраб не помнил. В голове глухо и тупо гудело. Ноги не слушались, с трудом передвигая их, он дотащился до дома, где недавно снял комнату, готовясь к свадьбе. Комната маленькая: письменный стол и кровать - вот вся обстановка. Головная боль усиливалась, он с трудом повернул ключ и, не раздеваясь, повалился на кровать.

Отец...

Глава пятая

Мургуз Султан-оглы был одним из самых старейших и уважаемых большевиков в Гянджинской округе. До революции долгие годы работал на Бакинских промыслах, а весной 1920 года, после установления в Азербайджане Советской власти вернулся на родину, где его сразу избрали членом Революционного комитета. Всю жизнь отдал этот человек борьбе за торжество советских порядков. Наступили годы напряженной классовой борьбы, и Султан-оглы принимал деятельное участие в разгроме антисоветских банд. Сохраб хотя и был тогда подростком, хорошо помнил это время. Сейчас, вспоминая отца, он видел его в кожаных брюках, коричневой гимнастерке, туго перепоясанного ремнем. Мохнатая баранья папаха надвинута до самых бровей, из-под которых глядели на Сохраба грустные, добрые, задумчивые глаза. Отец... Высокий, широкоплечий, чуть-чуть грубоватый. Тяжелый маузер в деревянной кобуре висит у него на поясе, мерно покачиваясь при каждом движении...

Дома Мургуз Султан-оглы бывал редко. От матери Сохраб знал: отец воюет с бандитами.

Однажды ночью в отсутствие отца во дворе раздался шум, топот, неистово залаяли собаки. Спросонья плохо понимая, что происходит, Сохраб вскочил с постели, прошел по дому, с удивлением обнаружив, что нигде ни души.. Перепуганный, кинулся во двор. Рядом с их домом взметывались дымно-красные языки пламени. Казалось, они достигали самого неба и жадно лизали подолы облаков, быстро бегущих по ночному небосклону. С окрестных улиц бежали люди с вилами, лопатами, ведрами, заступами.

Горел стог сена, но люди бежали куда-то дальше, где что-то отчаянно дымилось, и дым, то черный, то красный, густо стлался по земле. С каждой секундой он становился гуще, окутывал пылающий стог и все вокруг: двор, дом, окрестные улицы. Люди, бежавшие на помощь, исчезали в дыму, и только слышались встревоженные, отчаянные возгласы. Сохраб различил умоляющий крик матери:

- Молю, поторопитесь! О, поторопитесь же, стать мне вашей жертвой! Дети мои останутся голодными! Откройте хлев! Пожалейте скотину, люди добрые! Скот, скот горит!

Сохраб понял: пожар на скотном дворе. Он кинулся к хлеву. Задыхаясь и кашляя от едкого дыма, мужчины забрасывали землей тлеющую часть хлева, женщины передавали по цепочке воду в ушатах, ведрах, глиняных кувшинах, пытаясь затушить огонь. Но языки пламени вырывались из-под стрехи, становились все яростнее, и казалось, не было такой силы, чтобы унять их. Дым становился все гуще. Обезумевшая от страха скотина ревела и билась о стены хлева. Но никто не решался подойти к пылающим воротам и выпустить несчастных животных.

Догорел стог, и на месте его легла груда пепла. А черный дым продолжал тянуться со скотного двора. До самого утра не прекращали борьбу с огнем измученные люди. И лишь когда рассвело и наступило утро, дым поредел, растаял, едкий туман, окутавший двор, рассеялся. Но поздно, - скотина задохнулась в хлеву. Вот раздолье было в тот день собакам: пищи хоть отбавляй!

Через два дня после пожара вернулся домой Мургуз Султан-оглы. Жена встретила его горькими причитаниями.

- Наши дети обречены на голод! - вопила она. - Где взять для них молока и сыра? Лишили нас хлеба насущного...

И без того смуглое лицо Мургуза потемнело от гнева. Он пришел на пожарище и долго стоял возле груды пепла. В глазах его, как отблески минувшего пожара, то и дело вспыхивали яростные огоньки. Вернувшись в дом, он молча ходил по комнате, засунув руки в карманы галифе. Наконец немного успокоившись, решительно произнес:

- Это дело вражеской руки. Чуют бандиты, что пришел их последний час, и кусаются перед смертью...

Он замолчал, размышляя о чем-то, потом улыбнулся и обратился к жене ласково и успокаивающе:

- Что поделаешь, Месма, нет борьбы без жертв. Не тревожься, наши дети не останутся голодными. Уничтожим врагов и заживем на славу. Не мучай себя, все образуется...

Наутро Мургуз оседлал коня и уже собрался было в путь, но Месма обеими руками ухватилась за стремена и заголосила.

- Не уезжай! - обливалась она слезами. - Пожалей детей своих, Мургуз! Молю тебя, не уезжай! Тяжко на сердце у меня, камнем давит мою грудь. Не к добру это! Если ночью враг сожжет дом, мы даже крикнуть не успеем, никто не услышит, никто не придет на помощь! Не уезжай сегодня!

Но Мургуз ответил жене спокойно и твердо:

- Не надо бояться, Месма, враги наглы, но трусливы. Не пойдут они на такое преступление. Не до нас им сейчас. Им бы свою шкуру спасти...

Конь нетерпеливо бил копытом, фыркал, и не успел Мургуз отпустить поводья, как тот рванулся и полетел стрелой. Мгновенье - и всадник скрылся из глаз рыдающей Месмы.

Не прошло и недели после пожара, как на семью Мургуза обрушилась новая беда.

* * *

В селе, где жила семья Мургуза, была школа-пятилетка. Окончив ее, старший брат Сохраба перешел учиться в соседнее село. Уходил он из дома утром, возвращался на закате. Однажды, как всегда, он отправился в школу. Наступил вечер, а мальчика все не было. Не вернулся он и к ночи. Месма не сомкнула глаз, плакала, прислушиваясь к каждому шороху. Все тихо, и вдруг на рассвете собака с отчаянным лаем кинулась со двора.

Но вот лай стих, и собака жалобно завизжала и умолкла.

Месма поначалу обрадовалась: наверное, сын вернулся! Она быстро встала с постели, подошла к двери и уже протянула руку, чтобы открыть ее, как вдруг, точно какая-то невидимая сила остановила ее, сердце отчаянно заколотилось. Обессиленная, она прислонилась к стене.