Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

И в эту минуту я действительно все поняла. Помимо всего прочего, поняла и то, что если этот человек сейчас щелкнет пальцами, я, как цирковая собачонка, буду исполнять все его команды — пойду за ним босиком хоть в Сибирь, хоть на край света, несмотря на то, что аналогичные поступки декабристок, например, всегда вызывали во мне чувство непонимания, граничащее с раздражением. И что вообще до этого вечера я как бы и не жила. Так это и есть любовь?

Наверное, этот вопрос легко можно было прочесть в моих глазах, потому что веки Владимира Николаевича утвердительно дрогнули, а рот внезапно приобрел резкие, почти скульптурные очертания.

— За все хорошее, — отрывисто сказал он, налив себе ещё рюмку и быстро выпив её, словно воду.

Я испугалась, что мне тоже придется повторить недавний подвиг, но, как всегда, в последнее время, ошиблась. В следующие несколько минут мой спутник уже напяливал свои жуткие темные очки, расплачивался по счету и чуть ли не тащил меня за руку к выходу. У меня мелькнула какая-то робкая мысль о том, что он ведет себя так, будто боится передумать… Но — только мелькнула и только робкая.

На свежем воздухе у меня внезапно закружилась голова и подкосились ноги. Я смутно соображала, что Владимир Николаевич подхватил меня на руки и понес к машине, что я оказалась на заднем сиденье в его объятиях, что он укачивал меня действительно как маленького ребенка, и шептал, что все сейчас пройдет, что мы вот-вот приедем, он сварит мне кофе и все будет хорошо, просто прекрасно.

И мне казалось, что все это — самые естественные вещи на свете, что все на самом деле будет хорошо и даже прекрасно, как это ни удивительно. Только бы он не выпускал меня из своих рук, только бы не переставал шептать эти простые, но такие ласковые слова… Господи, мне же никто никогда таких слов не говорил! Да вообще никаких ласковых слов никто не говорил! «Какое несчастье случилось со мною — я жизнь прожила без тебя…»

Память безотказно выдала подходившую к случаю поэтическую цитату, я почувствовала, как из глаз у меня снова непроизвольно покатились слезы, но это было совсем не так, как в первый раз. В этот удивительный вечер я делала для себя одно открытие за другим: теперь вот поняла, что плакать, оказывается, можно и от счастья. Правда, с тех самых пор мне проливать слезы по такому прекрасному поводу почему-то больше не приходилось.

Владимир Николаевич, наверное, почувствовал, что утешать меня не надо, что это — не тот случай, а просто стал осторожно снимать слезы с моих щек губами. Он даже не целовал меня, но эти короткие прикосновения сухих и горячих губ были слаще любых поцелуев. Я словно провалилась в очередное забытье и очнулась только тогда, когда машина остановилась.

— Мы приехали, котенок, — услышала я. — Давай помогу тебе вылезти.

«Помогу» — это было сильно сказано. Ему пришлось вынимать меня из машины и опять почти нести на руках. Потом я каким-то образом оказалась в собственном любимо кресле, а Владимир Николаевич протягивал мне чашку.

— Выпей кофе. Сейчас все пройдет.

Но я вовсе не хотела, чтобы прошло «все». Что-то должно было остаться… хотя бы пока.

— Только не уходи! — взмолилась я, даже не сообразив, что все-таки перешла на это самое «ты».

— Куда же я теперь уйду? — в привычной полунасмешливой манере спросил он меня. — Я ещё и кофе не допил, а на дворе, между прочим, ночь.

Но я уже знала, что может скрываться за этой насмешкой. Или по крайней мере думала, что знаю.

— Только не уходи, — повторила я. — Сегодня.

Последнее слово я произнесла не столько инстинктивно, сколько потому, что кофе постепенно начал оказывать свое действие, а я — соображать, что это не Севочка, и что этот человек не сможет остаться со мной не то что навсегда — даже на какое-то более или менее длительное время.

С внезапной вспышкой озарения я вдруг поняла: буду ждать неделями нескольких часов встреч, по-другому ничего не получится. Не может получиться. Еще почему-то в голове пронеслось слово «расставание», в котором не было горечи, а лишь — предопределенность. И ещё возникло слово «долг» — вот уж совершенно непонятно, зачем и с какой стати.

«И все это — с одной рюмки водки, — шепнул какой-то ехидный голос внутри меня. — Пьянство — не твое амплуа, дорогая. И вообще, не кажется ли тебе, что шутки закончились?»

— Кажется, — сказала я вслух и тут же почувствовала, что Владимир Николаевич взял меня за руку.

— Ты что, котенок? — спросил он. — Что тебе кажется?

— Что все это очень серьезно, — ответила я.

Мне даже не пришло в голову привести какую-то более пристойную версию происхождения своей реплики. Это было не нужно. Этому человеку я могла говорить только правду, даже если она грозила каким-то образом обернуться против меня. А по-другому, между прочим, правда оборачивается чрезвычайно редко. Во всяком случае для меня.

— Наверное, ты права.

Это было настолько неожиданно, что я подняла голову и осмелилась взглянуть прямо на него. Очков снова не было, и я — как и следовало ожидать! — снова немедленно потонула в его невероятных глазах. Пошла ко дну, даже не булькнув на прощание, хотя бы для приличия.

— Это серьезно, — повторил он. — Иди ко мне.

— Но я же с тобой, — выдохнула я.

— Иди ко мне, котенок.

Этой ночи я никогда не забуду. Тогда я действительно почти ничего не понимала, и лишь потом, некоторое время спустя, до меня дошло, с каким невероятным терпением и нежностью вел он меня за собой. Как сдерживал себя, чтобы не напугать меня и не оттолкнуть. Как оттягивал решающий момент до последнего, до того, пока я сама не стала умолять его об этом. Но уже тогда я поняла, что мои инфантильность и холодность на самом деле просто совершенная глупость. Все зависит от того, кто рядом с тобой. Ну, почти все. А остальное, к сожалению или к счастью, зависит от тебя.

Когда я более или менее очнулась от наваждения, то в зыбком свете раннего рассвета снова увидела над собой его глаза. Он смотрел на меня так, что я чуть было снова не потеряла сознание. Что было в этом взгляде: нежность? Гордость? Радость за меня? За него?

Не знаю. Я никогда так и не смогла понять этого человека (или — боялась понять его). Я так и не успела научиться читать хоть что-то в его глазах. Правда, таким умением, как я потом выяснила, вообще никто не обладал. Но узнала об этом я слишком поздно, так что изменить это открытие ничего не могло. Ни к лучшему, ни к худшему.

— И все-таки я у тебя первый, — услышала я его шепот. — Правда?

— Правда, — ответила я, совершенно искренне в это веря. — Неужели ты сам этого не понял?

Он ничего не ответил, только улыбнулся. Но не насмешливо, а совсем по-другому — нежно и удивительно беззащитно. Эта улыбка меня доконала, я снова закрыла глаза и… провально заснула, впервые в жизни чувствуя себя не просто счастливой, а уверенной в себе, абсолютно защищенной женщиной, у которой все может быть только хорошо. Ну, как исключение, — отлично.

И только утром, когда я проснулась одна и попыталась вспомнить и понять, что же на самом деле произошло, меня больно царапнула одна незатейливая мысль: о любви слова не было сказано, как и о том, увидимся ли мы снова, а если да, — то где, когда и как. Оставалось только ждать, готовя себя к худшему и надеясь на лучшее.

Забегая вперед, скажу, что с тех пор и, похоже, навсегда у меня осталась привычка всегда быть, что называется, «в форме». Даже спать я ложилась и ложусь, только при полном параде, какой бы уставшей ни была.

Маленький пример: как-то я прочитала в одном детективе, что опытный сыщик «вычислил» женщину, собиравшуюся на свидание и упорно это отрицавшую только потому, что от неё пахло духами. Якобы женщина может сама для себя и белье красивое надеть, и причесаться, но никогда не воспользуется духами, если знает, что никто, кроме нее, их ароматом не насладится. Не знаю, может быть, это справедливо подмечено для нормальных женщин, но я… Впрочем, и Мерилин Монро, кажется, «надевала на ночь капельку „Шанель № 5“».

На самом деле это очень правильно: человек не должен знать своего будущего. Иначе вместо прекрасного и безмятежного сна я бы в то утро провалилась в такую бездну отчаяния и разочарования, что… Что вряд ли бы вообще осталась жива. Впрочем, по молодости, глупости и прочим сопутствующим показателям могла бы и пережить.

Что значит — могла бы? Пережила.

Глава 6. Будем знакомы

Говорят, что отличительная черта русских — стремление забыть о своих предках. Не согласен, русские люди как раз отличаются долгой памятью. Другое дело — какие русские. Точнее, в каких условиях они живут. В Советском Союзе пышные родословные не поощряются: чем короче анкета, тем больше доверия к человеку. Но когда судьба забросила за пределы России… корни не просто почитаются, — культивируются. Мы все помним.