Новый год плюс Бесконечность - Сергей Челяев

«Неужели нет никакого выхода?» — горестно прошептал Вадим.

«Отчего же? — вскричал арлекин. — Выход всегда есть. Во всяком случае, надежда. И уж тем более — под Новый год».

«Что ты хочешь этим сказать?»

«Да вы разве не знаете, что канун Нового года — это всегда время чудес? Как добрых, так и паршивых, как мы с вами уже убедились».

«И что же? Какого чуда мы с тобой вправе ожидать?»

«Очень маленького, — вздохнул арлекин. — Но на него — вся наша надежда. Покуда же давайте подождем. Мне необходимо кое о чем поразмыслить. Ведь не зря же меня зовут Затейник».

«А сколько его прикажешь ждать, твоего маленького чуда?» — недоуменно подумал несчастный баронет.

«Ровно два часа с четвертью, — странным тоном мысленно ответил арлекин. — Мы с ним договорились, и мною взято твердое обещание не опаздывать. А то знаю я их…»

Некоторое время баронет молчал, если можно так говорить о мысленном разговоре, после чего сокрушенно вздохнул.

«Бедняга Арчи! Видать, он действительно повредился умом, качаясь тут на ветке. И нечему удивляться: меня ожидает, по всей видимости, то же самое — тихое сумасшествие от ужасной неподвижности тела и мыслей, потом тлен и забвение. И это еще в лучшем случае».

Щелкунчик по-прежнему сидел, привалившись к ватной коробке и тупо тараща в ночь круглые бессмысленные глаза. Возле него посапывал в кресле Пьер, даже во сне задумчиво морща лоб, точно не прекращая трудных размышлений и в объятиях Морфея. Над ними тихо кружился на тонкой нити забавный арлекин.

Спал в своей длинной узкой кровати крестный Дроссельмейер, сложив на груди руки, как покойник, и раздувая изредка крылья длинного хищного носа. Храпело на разные голоса и тембры семейство Штальбаумов, обуреваемое самыми различными снами и бурно расцветающими в них тучными и обильными предновогодними страстями.

Нервно ворочалась с боку на бок Мари, тихо вздыхала сквозь сон и искала мысленным взором возле себя милого друга щелкунчика. Искала и не находила, и оттого сны ее становились все тревожнее, и подушка была горяча, и локоны рассыпались по ней спутавшимися предрассветными чудо-травами.

И только человек в обличии баронета Монтага спал спокойно и потому крепко. Ему было чрезвычайно уютно в новом теле, покойно и приятно; он даже сквозь сон предвкушал грядущие новые и необычные радости. И только его нос часто морщился и подрагивал, точно что-то невидимое и назойливое щекотало ноздри, и крылья, и даже переносицу. И лжебаронет порой во сне подносил руку, как будто бы расправить и разгладить несуществующие усы. Но пальцы его всякий раз встречали пустоту.

Однако был еще один, тот, который совсем не спал.

Спустя два часа или около того в маленькой щелке в полу случилось еле заметное шевеление. Это оттуда вылез крохотный мышонок, бесшумно выкатился на середину спальни и осмотрелся. Первым делом он убедился, что кровать под чудовищем тихо и мерно поскрипывает в такт его дыханию. Удостоверившись, что чудовище крепко спит, мышонок выбежал из спальни, миновал кабинет и, просочившись и неприметную щель между створками дверей, помчался по коридору. Вокруг было темно, но мышонок, видевший ночью почти как днем, прекрасно знал дорогу.

Спустя несколько минут он уже был в елочном зале. Там благоухало хвоей и вкусно пахло сладким свечным дымом. И там же, на разряженной ели, его уже давно поджидал разноцветный арлекин.

Впоследствии Вадим неоднократно пытался восстановить в памяти все детали того удивительного ночного разговора, который ему пришлось выслушать в самом удивительном и необычайном для него обличий — куклы-щелкунчика. Сложность была в том, что разбудили его лишь к тому времени, когда Арчи уже говорил с представителем мышиного народа, и, похоже, они пришли между собой к соглашению. Но даже то, что Вадим узнал из торопливых и сбивчивых объяснений слуги, поразило его, испугало и вместе с тем вселило робкую надежду.

Злая кукла-щелкунчик, как теперь выяснилось, отнюдь не всегда была таковой. По словам мышонка, прежде она была их родней, смелым, могучим и самоуверенным витязем. И к тому же ближайшим потомком и наследником властителя могущественного народа крыс Амбарного королевства, на протяжении долгих веков уверенно спорящего за свои охотничьи и кормовые угодья даже с людьми. Смелость и самоуверенность наследника его и подвела.

Однажды наследник угодил в ловушку — огромную стеклянную банку с остатками пищи, забытую на каком-то продовольственном складе, входящем в ночную империю его отца, крысиного короля. Наследник оказался там не один — до него в банку угодили еще четыре хвостатые любительницы поживиться.

Мышонок вел рассказ весьма сбивчиво, и Вадиму даже показалось, что принц крыс ранее попросту бесславно попался в обыкновенную крысоловку. И уже позднее был препровожден в стеклянную банку, как и трое его сородичей. Те были его подданными и поначалу выказали принцу подобающие уважение и почет, отдав остатки еды из приманки.

Однако спустя несколько дней вынужденной голодовки, сидя в стеклянной клетке, подданные взбунтовались. Между крысами завязалась кровавая война не на жизнь, а на смерть. Тут уж было не до верноподданнических чувств или субординации: крысы стали попросту бороться за выживание. Проигравшего в этой борьбе победитель попросту поедал, не подпуская к трапезе других, становясь сильнее и получая, таким образом, дополнительные шансы против оставшихся сородичей.

Через день после начала междоусобицы в банке осталось четыре крысы, включая принца. Затем — три и, наконец, две — принц и одна особенно крупная и хитрая крыса, никогда не соблюдавшая никаких рыцарских правил в поединках. Смертельный бой между двумя неприятелями был долог и ужасен. Никому не известно, сколько подлых приемов и предательских ухищрений было пущено в ход, чтобы выжить, но в итоге крысиный принц одержал победу. Разорвав и пожрав своего поверженного соперника, он почувствовал, как в нем что-то стало неуклонно меняться.

В таких случаях неписаные законы природы сурово и неумолимо гласят: всякий мелкий всеядный зверь, выживший в схватке с себе подобными и затем пожравший их для собственного пропитания, становится львом. Сиречь каннибалом, однажды почувствовавшим вкус крови и плоти своих соплеменников и отныне желающим только этой страшной пищи и никакой другой.

Говорят, робко пропищал мышонок в этом месте своего рассказа, что так бывает и у людей. И людоедов, однажды вкусивших своей ужасной пищи, всегда тянет впоследствии отведать человечины, которая на самом деле якобы вкусная и сладкая.