Осторожнее с огнем - Юзеф Крашевский

— Нелегко залечить рану, которую я чувствую в сердце, как холодное железо.

— Все уже кончено.

— Не для меня; я еще страдаю.

— Разве ты мог считать меня кокеткой, легкомысленным ребенком?

— Ни о чем я не рассуждал, не думал, я только страдал. Юлия пожала украдкой руку Яну… Но приближался князь, надо было изменить разговор и придать ему вид равнодушия.

— Будьте так любезны, — сказал последний, — познакомьте меня с господином Дарским.

— Князь Генрих В. — господин Дарский!..

И оставляя новых знакомых, Юлия удалилась. Князь слишком хорошо знал людей, немало встречая их в жизни, чтобы не заметить, что между Юлией и Дарским существовали какие-то таинственные отношения. Сначала чрезмерное равнодушие, потом тайный разговор — все это возбудило в нем подозрение.

— Я только был бы мужем, — проговорил он сам себе, — а тот чем-нибудь побольше.

И князь решился следить за ними, но ничего не узнал решительно: Юлия так ловко себя вела и так искусно владела собою. На прощание только шепнула она Яну:

— Завтра утром!

Но никто не расслышал этого выражения, которое можно было принять за обыкновенное: "спокойной ночи".

На другой день, в 10 часов, Ян приехал в Домброву. Юлия была совсем иная и, увидев Дарского еще мрачным, старалась развеселить его словами, пожатием руки и тысячами невинных ласк, ничтожных для равнодушного, но приносящих столько счастья влюбленному. Приблизиться к милой, коснуться руки, почувствовать ее дыхание, уловить взор какого никто не уловит, спрятать на сердце перчатку, которую она носила — какое для одного блаженство — и как это ничтожно для другого!

Утро было ясное, чудное, счастливое.

Прощаясь с Яном, Юлия снова позволила ему приехать.

— Завтра утром, — сказала она.

— Итак, конец этим несчастным испытаньям, которые убивают меня! — проговорил Ян после долгой беседы.

— Нет, — отвечала Юлия.

— Значит, ты желаешь моей смерти?

— Все вознагражу, Ян! Выходит, ты не любишь меня, если сомневаешься, — не любишь, если тебе тяжело принести мне жертву!

— Юлия, ты не знаешь меня!

— Еще немного времени и я буду навсегда твоею, буду тебе покорна и целые годы стану награждать тебя за то, что ты сделал для бедной девушки.

— Повелевай мною.

— Уезжай в Литву, — сказала она, подумав.

— Надолго?

— На сколько хочешь, здесь уже идет дело не о времени. Ты богат, а я не хочу этого.

— Что же мне делать?

— Половину имения отдай бедным родственникам.

— У меня их нет.

— Кому хочешь, но отдай половину имения.

— О, это мне очень мало будет стоить.

— Привезешь мне доказательство, что исполнил мое желание.

— Хорошо, я возвращусь через несколько недель. Сделать состояние трудно, а раздать его — ничего нет легче. Отдам землю беднейшим из бедных, отдам крестьянам, которые ее обрабатывали. Благодарю тебя за поданную мысль, она меня утешает.

Юлия посмотрела ему в глаза, подала руку и первый раз склонила ему на плечо свою головку: какая-то непрошеная слеза блеснула в ее глазах и исчезла.

Вошла Мария. Ян должен был попрощаться с Юлией и спешил исполнить то, что вправе был считать уже последним испытанием.

На другой день он летел в Литву. Через месяц возвратился он в Яровину и приехал к Юлии, предоставляя доказательство исполнения ее воли.

— Теперь остается уже последнее испытание, — сказала Юлия, — и мы будем навсегда счастливы.

— Как, еще испытание? Еще недоверчивость! Если бы я не столько любил тебя, не оскорбило ли бы меня подобное неверие?

— Но, конечно, если любишь меня, ты исполнишь еще одну последнюю мою просьбу.

— Все исполню для тебя, но не лучше ли уже разом приказать мне повеситься или утопиться!

— Ян! Как горько ты упрекаешь за любовь мою!

— Ты не хочешь верить моей любви, Юлия, а это грустно.

— Милый мой, одно только испытание! Завтра я на полгода выезжаю в Варшаву с подкоморной, которая не знает, что делать, потому что зять хочет постепенно выжить ее из дому. Ты останешься здесь и будешь каждый день приезжать в Домброву и каждый день будешь не меньше часу проводить с Марией.

— С Марией? — спросил Ян и смешался, не зная сам отчего.

— Да. Она ангел. При этой доброте, красоте и скромности — у ней ум обширнее, чем обыкновенно бывает у женщин. Мария будет последним испытанием.

— Но прилично ли это?

— Тщеславие! Думаешь, что она влюбится в тебя? О, я знаю ее! Любовь не скоро проникнет в это сердце, которое уже билось для кого-то и получило рану.

— К чему же это послужит?

— Для испытания твоего постоянства. Если Мария не отымет у меня твоего сердца, я буду о нем совершенно спокойна. Самая опасная женщина в подобных случаях та, которая совершенно не похожа на нас. Мы с Марией два противоположных полюса женского мира. Хочу, чтобы ты узнал ее, сблизился, чтобы хладнокровно, без волнения, с постоянством выдержал самое опаснейшее из испытаний, которые я тебе назначала.

Ян не отвечал ни слова, но лицо и глаза его помрачились.

— Мария не согласится на это! — сказал он.

— Я сама уговорю ее.

— Но люди?

— Что же могут сказать люди?

— Могут оклеветать ее.

— Не бойся: никто здесь бывать не будет, никто ничего не заметит; я уже обо всем подумала.

— Но хорошо ли так шутить ее сердцем, играть ее чувствами?

— Уверена, что не встревожишь ни ее сердца, ни чувства. Можете быть равнодушны, ледовиты в высочайшей степени, но встречайтесь каждый день, и чтобы эти свидания продолжались не меньше часа. Можете разговаривать… обо мне, например. А если, наконец, начнете и о себе…

Юлия понизила голос.

— Я уступлю вам дорогу.

Невозможно было уговорить Юлию отменить странное испытание, ставившее в мучительное положение Яна и Марию. Напрасно Дарский умолял ее: он должен был уехать, обещая исполнить ее желание.

Но Мария ни о чем еще не знала.

Когда же вечером обе девушки уселись у камина, Юлия, не зная как приступить к своей просьбе, уселась почти у ног Марии и нежным голосом ласково сказала ей:

— Marie, ты знаешь, что я завтра уезжаю, но тебе неизвестно зачем уезжаю, — и о чем хочу просить тебя. Подобно другим, ты думаешь, что я буду делать себе приданое в Варшаве, когда я до сих пор сама еще не знаю, нужно ли мне приданое!

— Ты все еще не веришь в привязанность Яна?

— Верю, что он любит меня сегодня, но противостоит ли времени, людям и, увы, иным женщинам?

— Странно ты о нем думаешь.

— Странно тоже, что боюсь будущего!

— Боже мой! Если кому счастье само дается в руки, тот еще недоволен.

— Брани меня как угодно, если хочешь, но сделай то, о чем попрошу тебя. Знаю, что ни о чем дурном просить тебя не буду; поклянись же исполнить то, чего ожидаю от тебя, как доказательства дружбы.

— К чему клятва? Если могу…

— И можешь, и должна, а знаю, что будешь противиться и находить тысячи причин отказа.

— Говори, Юлия! Я верю, что не потребуешь того, чего бы я не была в состоянии исполнить: я так люблю тебя.

— Это-то и будет доказательством твоей приязни.

— Если смогу, исполню.

— Клянешься мне?

— Клянусь.

— Слушай же. Последним испытанием решилась я увериться, не грозит ли мне в будущем любовь Яна к кому-нибудь другому. Он дал мне слово в продолжение моего отсутствия ежедневно бывать здесь и проводить с тобою по часу времени. Если не влюбится…

Юлия не могла закончить, потому что бледная, дрожащая Мария встала с кресла и отступила на середину комнаты в таком волнении, что не находила слов…

— И меня обрекаешь на эту жертву? — говорила она сквозь слезы.

— Marie! Что за мысль!

— И ты хочешь, чтобы я страдала?

— Зачем же тебе страдать?

— Зачем?

И Мария опустила руки и опомнилась, что не могла изъяснить причины, покраснела и снова возвратила в сердце тайну, которой чуть было не открыли уста ее.

— Отказываешься?

— Подумай, Юлия, чего ты требуешь? Прилично ли это? Следует ли его так мучить?

— Полагаю, что для него не может быть томительным общество Марии, не может оно быть скучным даже для того, кто любит другую. Будете говорить обо мне, считать дни, заниматься чтением, молчать, одним словом, делайте, что хотите, но должны видеться непременно каждый день.

— Я не буду выходить к нему.

— Ты не сделаешь этого для меня!

— Не могу, Юлия, это сверх моих сил.

Мария снова покраснела.

— Да это и неприлично! Будут говорить, догадываться, и я паду жертвой привязанности к тебе.

— Кто же осмелится осуждать тебя?

— Первая твоя бабушка.

— Она знает обо всем.

— И позволяет?

— Тебе, кажется, известно, что она позволит все, чего я захочу, потому что у меня непреодолимая воля.

— И она согласна?..