Вдали от Рюэйля - Раймон Кено

Они знают, что это произойдет сегодня.

— Доминика?

— Ну же, — говорит она, не глядя на него.

— Мне кажется, что да.

— Что — да?

— Я вас люблю.

Она останавливается она не решается на него посмотреть она ищет в ответ что-нибудь подходящее она говорит ему вы с ума сошли ответ в общем-то неплохой могла бы найти что-нибудь и получше но она так и не а поэтому повторяет вы с ума сошли с удрученным видом. Похоже Жак легко выносит всю тяжесть своего безумия за признанием не следует никаких действий не то чтобы ему не хотелось но действия которые он хотел бы предпринять настолько точны и конкретны что он вынужден от них отказаться из-за публики он не прочь заняться любовью с Доминикой прямо здесь на скамейке но раз не получается то он предпочитает вообще ничего не даже ручку пожать. Он держится на расстоянии.

Затем это переходит в диалектику, затем в риторику, затем в софистику, затем в казуистику. То обсуждается, любит ли Жак Доминику по-настоящему или он все это себе придумал. То обсуждается, может ли Доминика полюбить Жака, ибо она замужем. То обсуждается, не любит ли Доминика Жака, сама того не осознавая. То обсуждается, хватит ли любви одного Жака на двоих, следовательно, насколько она заразна. И так далее в том же духе. Эти вопросы они обсуждают не только в этот раз, но и во время следующих свиданий. Они говорили оба и много: Жак — в роли истца, Доминика — ответчицы. Единственная подвижка: теперь Жак уже мог намечать некие действия, естественно весьма умеренные, ибо Доминика была щекотлива в том, что затрагивало ее честь.

Доминика легко допускала одно: то, что она представляла собой идеал. Ей очень нравилось пусть не собственное обожествление так хотя бы экзальтированное вознесение в область чистых идей этой любви чьей побочной (но от этого не менее действующей не менее конечной и увы! не менее материальной) причиной она являлась. Она платонизировала[151] на полную катушку. Жак в ответ и не меньше ее плотинизировал[152] но считая бытующие представления о морали бессмысленными то бишь лишенными смысла не понимал по какой причине Доминика отказывалась с ним переспать ведь он не мог быть ей отвратителен а их совокупление в земной плоскости ему представлялось бесконечно желанным как некий реализованный образ духовного причастия. Естественно Жак употреблял очень осторожно слова столь нечеткие как земные и духовные пусть всего лишь прилагательные прекрасно осознавая что его аскеза приводила лишь к тому что понятия эти теряли всякое значение. Зато в термине совокупление он ничего расплывчатого не находил. Желая углубить его смысл он обратился к эротологии и закрепляя вместе с Мартиной полученные знания дополнял эти практические занятия соответствующим чтением а в частности изучением посвященных этой науке работ разных специалистов как античного так и нового времени. Поскольку ему не удавалось добиться от Доминики больше двух-трех свиданий в неделю, он предвосхищал эти встречи как минимум суточным воздержанием дабы увеличить число своих побед в случае финального решения. К несчастью Доминика упрямилась и упиралась и оставалась ужасно порядочной и стыдливой даже если в конце концов и снисходила до легкого обжимания но время от времени и в меру позволяя Жаку проводить исполненной восхищения и уважения рукой по груди или бедру поверх корсажа или юбки само собой разумеется.

К тому же приближалась весна. От яростной страсти Жак наверняка бы изошел прыщами, если бы не имел (под рукой) Мартину, с которой практиковался, не переставая думать о Доминике. К тому же этот главный неуспех придавал его существованию прежний душок[153], и мало-помалу Жак отказывался от риса, сваренного на неделю вперед, и воды с привкусом хлорки ради более сочных явств и более радужных напитков. Это объяснялось еще и тем, что его драматические таланты ценились все больше и больше, он часто массовничал и получал денежки. С другой стороны, в это время уже пробовали заставлять экраны говорить[154], а поскольку Жак оказался фоногеничным, его изрядно обнадежили.

— Говорят, вам дали роль в следующем фильме Брунеллески[155], — сказала Доминика.

— Откуда вы знаете? Ах да, от вашего приятеля, влиятельного типа в кинематографической индустрии. Поблагодарите его за то, что он помог мне вначале. Этим я обязан вам, Доминика.

— Когда вы начинаете сниматься?

— Сегодня после обеда. Но знаете, у меня совсем маленькая роль. Я — чемпион мира по боксу, а один молодой боксер, не кто иной, как Вальмег, отправляет меня в нокаут в третьем раунде и становится в свою очередь чемпионом мира. Фильм звуковой. Это вообще первый звуковой фильм Брунеллески: настоящее событие.

— После этого вы пойдете вверх. Как я рада за вас, — сказала Доминика.

— Мне наплевать, — сказал Жак. — Мне на все это наплевать. Доминика, я вас люблю, я вас люблю.

Он уже бредил вовсю, и если бы не проходившие на некоем расстоянии граждане, он бы поимел ее безжалостно.

Она так и не решалась так совсем и не.

Он взял ее за руки и удерживал перед собой, совсем как отец, который отдает под свой единоличный суд своего собственного ребенка.

— Отпустите же меня, — сказала она. — Вы с ума сошли.

Она высвободилась. И выразила глубокую брезгливость. Эта резкая реакция внезапно обескуражила Жака который тем не менее предпринял монолог подразумеваемый одновременно апологетическим и питиатическим[156] который Доминика прервала дабы назидательно объяснить что она не приемлет других почестей кроме как платонических и что между ними не может быть и речи о вульгарных и выделенческих формах реализации плотской любви. Еще какое-то время они это пообсуждали, и их прогулка закончилась.

Настроение у Жака напрочь испорчено. Фильм начинается со сцены, в которой Вальмег пробивается на чемпионат мира, почему именно с этой, Жак даже не задумывался. Его представляют звездуну, который его подбадривает. Разумеется, Вальмег чуть-чуть занимался боксом, но в нем нет ничего от чемпиона даже воображаемого. Жак дал ему несколько советов и показал несколько ударов. В обеденный перерыв он встретился с Мартиной в маленьком ресторанчике по соседству. Мартине показалось, что Жак сердится, в чем дело? неужели это из-за нее? она не понимает почему. Жак вел себя демонстративно нелюбезно.

После обеда снова работали над сценой чемпионата. Но Жак постепенно все больше склонялся к тому, что у Вальмега нагловатый тон и абсолютно невыносимая рожа и что совершенно несправедливо и гнусно, что этот засранец столь незаслуженно отбирает у него титул чемпиона мира. И вот, никого не предупредив, Жак решил отстаивать свой титул всерьез: во втором раунде, вместо того, чтобы получить в челюсть запланированный сценарием хук слева, он отправил своего противника в бессознательный нокаут. Этот акт вызвал у технического персонала протестующие крики. Брунеллески потребовал объяснений, которые превзошли все его ожидания, ибо он предполагал оплошность, но никак не намеренный отказ уступить пальму боксерского и мирового первенства.

— Что за идиотизм, — сказали Жаку. — Получился какой-то комедийный гэг. Как несерьезно. Вы что, обалдели?

В это не могли даже поверить.

И Жак оказался на улице.

— Вот и лопнула моя карьера, — улыбаясь, сказал он Мартине в заключение рассказа о своем подвиге.

— Ну и насмешил же ты меня, — сказала она очень серьезно.

Чтобы отметить событие, хотя оно уже само по себе было незабываемым, они пошли пить перно[157] и ужинать в ресторан несколько лучший, чем обычно, обмениваясь репликами типа:

— А ты веришь в звуковое кино?

Или:

— Да и вообще, все это кино…

Или же:

— А как там твоя Доминика?

Жак пожал плечами.

Официант попался лысый. Было жарко, женщинам удавалось пахнуть сильнее, чем картошка фри. Ужинающие демонстрировали радостное настроение. Пришел какой-то патлатый старикан и, услужливо улыбаясь, запиликал на скрипке.

— Как меня достает этот олух, — сказал Жак.

И пожал плечами.

Пиликальщик подсовывал под нос ужинающим свою плошку для милостыни с видом униженного и все же гордого говнюка.

— Ну до чего ж тошнотный, — сказал Жак, выдав ему десять су.

Он вздохнул.

— Доминика, — сказал он, — ах да. Доминика. Что за жизнь.

— Твоя подруга детства вредничает?

— Говорит, что амурничанье ее не интересует.

— Ну и насмешила же она меня.

— А меня нет. Мне досадно.

— Это пройдет.

— Не уверен.

— Конечно пройдет.

— Ты думаешь?

— Да.

Он задумался. Затем в третий раз пожал плечами и оплатил счет.

После ресторана они решили немного пройтись. Жак, похоже, всерьез задумался, Мартина оставила его в покое.