Отступник - Робин Янг

При виде папского гнева посланник потупился.

– Архиепископ Винчелси постарался образумить короля, ваше святейшество, но безуспешно. Король Эдуард вознамерился покорить Шотландию и уничтожить мятежников. Когда мы покидали его лагерь в Карлавероке, он со своей армией уже готовился двинуться на запад.

– Интересно, сохранит ли он свою наглость, если пригрозить ему отлучением? – воскликнул Бонифаций. – К несчастью, об этом нечего и думать. Короли Англии и Франции – единственные мужи в христианском мире, на кого я возлагаю свои надежды в связи с новым крестовым походом, дабы освободить Святую Землю от сарацин. – Он повернулся к третьему присутствующему в комнате, который стоял в тени, недосягаемый для лучей заходящего солнца. – К сожалению, моя попытка вмешаться от имени вашего королевства не принесла тех плодов, на которые мы оба рассчитывали. Я знаю, вам пришлось пожертвовать многим, чтобы попасть сюда, и король Филипп в высшей степени хвалебно отзывается о вас лично и вашем деле, но теперь я пребываю в некоторой растерянности относительно того, какие действия следует предпринять в дальнейшем.

Уильям Уоллес молча выслушал вердикт Папы. Гигант ростом в семь футов, он сжал в кулаки широкие, как лопаты, ладони опущенных по бокам рук. Шея у него была толстой, а грудь и плечи перевиты канатами мускулов. Он надел скроенный по нему камзол и синюю мантию, расшитую серебряной нитью, но роскошные одежды не могли скрыть его сути варвара, которую лишь подчеркивали его колоссальный рост и шрамы, испещрявшие бледную кожу. Это была история войн, запечатленная в плоти одного человека. Он выглядел совершенно неуместно в роскошной зале Латеранского дворца, каждая поверхность которого искрилась золотом или полированным мрамором, но при этом ему удавалось сохранять строгое достоинство, а в синих глазах светилась напряженная мысль.

– Нам остался всего лишь один способ действий, ваше святейшество. – Голос Уоллеса был грубым, но ровным.

Бонифаций согласно прищурился.

– Очень опасный способ, сэр Уильям. – Он покачал головой. – И так скоро после того, как я заставил Англию и Францию заключить перемирие? Я не могу рисковать. Если Эдуард денонсирует договор и они с Филиппом возобновят войну, их не удастся убедить взять крест и обратить свои мечи на восток. Иерусалим не будет освобожден никогда, пока властители христианского мира сражаются друг с другом.

– Но разве война Эдуарда с шотландцами не отвращает его от крестовых походов? Христиане погибают в Шотландии, ваше святейшество, в то время как неверные возводят мечети в Святом граде.

По лицу Папы скользнула болезненная гримаса.

– Я настоял на внесении в договор пункта об освобождении короля Джона, как о том просил король Филипп. Разве мало того, что теперь он неподвластен Эдуарду? Могу вас заверить, что ему вполне комфортно под моей опекой.

– Только не тогда, когда моя родина опутана кандалами Эдуарда, а его армия грабит мой народ. – Уоллес шагнул к Папе, и в его глазах отразились последние лучи заходящего солнца, отчего его испещренное шрамами лицо побагровело. – Полагаю, это – единственный способ остановить враждебные действия против моей страны. С помощью короля Филиппа возможно победить Эдуарда и без войны. Он теряет слишком многое, денонсировав мирный договор на столь поздней стадии: женитьбу своего сына и Гасконь, а войной выигрывает слишком мало. Из‑за военных действий во Франции он лишился поддержки своих баронов. Его казна пуста. Еще одного такого конфликта он позволить себе не может. – Уоллес старался говорить как можно убедительнее; он был совершенно уверен в своей правоте. – Освободите Джона Баллиола из-под домашнего ареста, ваше святейшество, и мы получим то, чего хотим. Вы добьетесь мира в христианских странах, а в моей стране на трон взойдет законный владыка.

Часть вторая

1301 год

…и вот обрушится мщение Вседержителя, ибо всякое поле обманет упования земледельцев. Смерть накинется на людей и произведет опустошения среди всех народов…

Глава восьмая

Первые несколько дней заточения промелькнули для Роберта очень быстро; грозившая ему опасность ускоряла бег времени и обостряла чувства, когда звук шагов на лестнице или скрип двери нес в себе потенциальную угрозу. Но уже к концу первой недели, в течение которой тюремщики не особенно досаждали ему с Кормаком, расстояние от восхода до заката стало удлиняться и растягиваться. Дни складывались в недели, стены запертой комнаты давили на плечи, время замедлилось и ползло, как улитка, и, если бы не лопающиеся почки на ветвях дубов, окружающих замок Баллимот, да ячмень, подрастающий на соседних полях, Роберт сказал бы, что оно совсем остановилось.

В эти мгновения вынужденного безделья, когда каждый день казался неделей, а неделя растягивалась на целую жизнь, чувство досады и безысходности, вызванное заточением и отсутствием каких-либо сведений о судьбе братьев, становилось все острее, пока, подобно приливной волне, не накрыло его с головой. Слабым утешением было и то, что их комната походила скорее на дворцовые палаты, чем на тюремную камеру. Богато меблированная, с двумя кроватями с пуховыми перинами, шелковыми коврами на полу и гобеленами на стенах, стульями и столом, за которым они с Кормаком ели, тазом для умывания и даже несколькими книгами, она ничуть не уступала тем покоям, к которым привык Роберт. Но при всей своей роскоши она оставалась тюрьмой, и, когда весна сменилась летом, а в голове у него роились безнадежные планы, которые он отбрасывал один за другим, окружающая обстановка лишний раз напоминала ему о том, где он должен находиться. И где его не было.

Роберт часто вспоминал Джона Баллиола. Человек, которого Эдуард возвел на трон вместо деда Роберта, сейчас томился в собственной роскошной клетке, в свою очередь пав жертвой амбиций короля, желавшего единолично править Британией. Амбиций, подогреваемых словами пророчества и волей верных молодых людей, которыми Эдуард окружил себя. И Роберту, запертому под замком и всеми забытому, прозябающему за сотню миль от своего королевства и союзников, начало казаться, что он не сможет победить подобную решимость, а собственные потуги представлялись ему почти что нелепыми и смехотворными. Слишком многие из людей короля верили, что своими действиями спасают Британию. И от этого их попытки покорить Шотландию выглядели в их собственных глазах уже не захватнической войной, а своего рода крестовым походом. Ну и как, скажите на милость, с этим бороться?