Мишель - Руфь Уолкер

Кланки утирала платком красные от слез глаза, изредка всхлипывала, но не проронила ни слова. Мишель тоже молчала. Она сидела неестественно прямая, оцепеневшая, и Мара, несмотря на свое глубокое горе, ломала голову над тем, как утешить внучку.

Но что она могла сказать? Что смерть иногда может быть и благом? Однако и Майкл и Викки отличались завидным здоровьем, и как же может быть благом смерть для людей, которым впереди предстояла долгая-долгая жизнь? Не годились и традиционные слова про счастье легкой смерти. Никто не мог сказать точно, сразу ли они скончались, когда огромный грузовик сбил их на шоссе, или мучились перед тем, как отойти в мир иной. Да и опасно это было — напоминать о страшном происшествии на одной из безлюдных дорог штата Пенсильвания…

И уж совсем неискренне прозвучали бы слова о том, что время лечит. Она, все еще страдавшая от раны, нанесенной смертью Джейма, не смогла бы произнести вслух такие лживые слова.

«О Джейм, наша красавица-дочь, наша Принцесса Солнышко, ушла. Я наделала столько ошибок в этой жизни и столько раз бросала ее… Прими же ее у себя на небесах и как только встретишь ее, сразу же передай, что я ее любила и люблю. Пускай хотя бы теперь, в той жизни, ее согреет родительская любовь…»

Воспоминание о Джейме как всегда помогло ей собраться с силами, в очередной раз смириться с несправедливостью судьбы — и вдруг, словно кто-то нашептал на ухо нужные слова, Мара поняла, что должна сказать внучке.

— Твоя мать неделю назад зашла ко мне, — заговорила она, прерывая тягостное молчание. Кланки подняла голову, а в ослепших от горя глазах Мишель что-то шевельнулось. — Она просила меня погадать ей на картах.

— И ты это сделала? — Губы Мишель одеревенели, и слова прозвучали невнятно.

— Я попыталась, но карты хранили молчание, они ничего не хотели говорить. Так бывает, если гадалка любит… или сильно привязана к человеку, которому она гадает. Тогда карты могут промолчать про печальные события, которые произойдут в будущем.

— Если бы они поехали по другой дороге или летели самолетом, или сели в поезд — они бы и сейчас были живы. И почему они поехали вместе? Я не помню, когда в последний раз они отправлялись куда-нибудь вдвоем.

— Они переживали свой второй медовый месяц. Не знаю, важно ли это для тебя сейчас, Мишель, но в последнее время они были очень близки друг другу и очень, очень счастливы. Твоя мать собиралась остаться с отцом до конца гастролей, чтобы семья снова была вместе. Они поехали, чтобы забрать тебя и вернуться в цирк.

— А если бы папа остался с цирком, а мама вылетела самолетом, они бы тоже оба были живы, — словно не слыша ее, продолжила Мишель. — Что толку в твоих картах, если они не способны предупредить о грядущем несчастье?

— Они были очень счастливы этот последний месяц, девочка моя. По сути только это и имеет значение. Насколько лучше умереть на вершине счастья, чем скончаться от горестей или болезней…

Мишель зарыдала, забилась, сотрясаясь всем телом, и Мара, не обращая внимания на хмурое лицо и резкое замечание Кланки: «Вот видишь, что ты наделала», поймала Мишель и прижала к себе.

Какое-то время Мишель плакала, затем перестала. Мара, держа ее в объятиях, утерла лицо девушки тонким батистовым платком. Когда они оказались в пульмановском вагоне, она дала Мишель снотворное и сидела рядом, пока та заснула.

Мара вернулась к себе и увидела: Кланки, сгорбившись, сидит на стуле и ждет ее.

— Она уснула. Теперь пойду к мистеру Сэму. Он тоже во мне нуждается, — сказала Мара.

Кланки кивнула.

— Они все в тебе нуждаются, Мара, — ответила она глухо. — Теперь ты всем нужна.

Мистер Сэм сидел в просторном купе, которое он использовал для жилья во время переездов. Его лицо напомнило Маре портрет умирающего римского воина, увиденный ею когда-то во время экскурсии по музею.

— Могу я что-то сделать для тебя? — тихо спросила она, обращаясь скорее в пространство: что можно сделать для человека, только что потерявшего своего единственного сына?

Как ни странно, он ответил:

— Мне нужно немного кофе. Боюсь, я слишком измучен, чтобы сделать его сам.

Обрадовавшись, что она способна сейчас хоть чем-то помочь, Мара сварила на кухне кофе, а затем с двумя чашками вернулась в купе. Одну чашку она оставила себе, а другую подала мистеру Сэму — тот зажал ее меж ладоней, словно пытаясь согреть руки.

— Вот, Мара, мы и дожили до печали, — сказал он. — Старичье, только что потерявшее своих детей. А ведь я так ни разу и не сказал Майклу, что люблю его, Мара! Господи, я думаю, он это и так знал, но вслух-то этого я не произнес!

— Я тоже его любила — как сына, которого у меня никогда не было…

— Не могу сказать, чтобы мы с Викки были большими друзьями, но она меня всегда восхищала. В ней столько шарма… и потом, она, несмотря на все ссоры и размолвки, сделала Майкла счастливым… — Лицо мистера Сэма вдруг исказилось. — О Господи, как же это гадко — пережить своих собственных детей! Как мы теперь без них будем? Спроси свои карты, а, Мара?

— У нас двое замечательных внуков — и следует возблагодарить небо за такое счастье.

Мистер Сэм судорожно глотнул кофе.

— Дэнни и Мишель? Да, теперь нам придется позаботиться о них. Они — все, что нам осталось в этой жизни.

— Теперь у тебя по горло будет забот. Цирк нуждается в сильной и твердой руке.

— Нет, я не смогу. Я слишком устал. Кому-то придется заменить меня.

— И кого же ты имеешь в виду? Мишель? Если немного поднатаскать ее, из нее выйдет толк.

— О чем ты говоришь?! Мишель совсем еще девочка, и потом — женщина во главе цирка… извини, — он задумчиво пожевал губами: — Разумеется, Дэнни.

— Дэнни? — удивленно спросила Мара.

— Да, Дэнни, — с легким раздражением ответил мистер Сэм. — И не пытайся на меня давить! Ты не сможешь убедить меня в том, что у нас вырос плохой внук.

Мара приоткрыла было рот, но смолчала.

8

Когда на дальнем конце стола в походной кухне собирались рабочие, они вечно ворчали и перемывали кому-нибудь кости. На тех, кто умудрился бы ни разу не помянуть за ужином чью-то мать, посмотрели бы как на последнее ничтожество и опасного чудака. Но никогда еще накал недовольства не был таким, как летом 1968 года, на второй год директорства Дэнни.

Во-первых — погода. И без того капризная на Среднем Западе, она в этот сезон выкидывала все мыслимые и немыслимые фортели, начиная с ураганного ветра, сорвавшего большой шатер в Дейтоне, до весеннего ливня с градом в Терре-Хоте. А тут еще большая потасовка с городскими во время трехдневных гастролей в Акроне, закончившаяся тем, что обе стороны уносили раненых!