Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

А пехотинца «Горе-горькое», точнее, похожего на него, Варя встретила однажды. На допросе у Смолянского.

Те же честные глаза, вспотевшая щетина на шее. На столе у следователя лежала немецкая рождественская открытка. На ней фотография Мадонны с острыми коленями под платьем. Мокрая скульптура где-то под ветками сада. Лейтенант заклеил бумагой немецкий текст и написал невесте: вот, какая краля! Но ты, мол, – лучше! На этот раз Смолянский сделал все, чтоб пехотинец быстрее увидел невесту на родине. А Варя впервые почувствовала зависть и досаду.

9

Освоившись понемногу, сибирские птахи превратились в милых щеголих: они выступали на сцене Дома офицеров, ходили на танцы по субботам, шили наряды в частных ателье.

С некоторых пор Варю сопровождал на машине только капитан Смолянский. Принимая из ее рук свертки с покупками, спрашивал, пытаясь казаться удивленным:

– Опять в двух экземплярах?

– Генерал просил для дочери.

– В самом деле?

– Да. – Варя хлопала дверцей машины. – Еще надо в шляпный заскочить.

– Варенька, с вами хоть куда! – Капитан выкручивал руль, глядя мимо лица девушки в боковое стекло. – Какая наивность! Он посылает вещи в Москву не только дочери.

– А кому же?

– Не догадываетесь?

– Нет, – слукавила она.

– У нас в части все фильмы идут с ее участием!

Варя вспомнила недавний фильм и его героиню. В праздничных ватных снегах Сибири шла девушка-врач на помощь к больному ребенку. Шла на лыжах в пургу! Потому что не найти своего счастья иначе как через подвиг. Затем ее находят под пихтой, полузамерзшую, с нежно открывшимися глазами и накрашенными губами… В белой лыжной шапочке! Такую шапочку Варя купила полгода назад генеральской дочери.

Эту милую картину заслонила вдруг настоящая сибирская метель, волчий блеск звезд, скрип снега под ногами людей, когда нашли Варю, обнимающую мешки с зерном возле замерзшей лошади.

Но капитану этого не расскажешь. Девушка засмеялась, чтобы скрыть в душе следы метели:

– Сейчас в магазине у немца цыплят видела! Малюхастенькие такие! За перегородкой. Кисло пахнут, как в деревне!..

Смолянский тоже смеялся, поправляя козырек фуражки:

– Я понимаю, почему генерал взял вас на конференцию…

– Он говорит, что я ему дочь напоминаю.

– Вы все мирное напоминаете. – Взгляд внимательный, как на допросе. – Понравилось вам, кстати, в Лейпциге?

Опять пришлось пережить дождь сторублевок, сброшенных с самолета. Союзники помахали крыльями и улетели в западную зону. А жители осторожно поднимали с земли листовки, напечатанные на обратной стороне советских купюр. Потом бегали наши офицеры и солдаты, снимали фальшивки с деревьев и крыш домов.

– Даже не спрашиваю, что будет сегодня вечером.

Варя поняла:

– Да, письмо получила из дома.

– Что пишут?

– Хорошо все. А все равно реву…

Мелкий дождь и сильный ливень сменяли друг друга, как часовые. Варя перечитывала письма из дома. Уже вернулся отчим из трудармии, братья «подросли и озоруют». В конце декабря уже медведь в берлоге перевернулся. А здесь – бесконечная слякотная осень. В саду почернели листья на земле. И все казалось, глядя на пустые дорожки, вот что-то не убрано, не завершено. Потому что не укрыто снегом до весны.

10

Летом второго года службы вышла замуж подруга Раиса.

Черная «эмка» привезла молодоженов к крыльцу дома. Встречали их шумно. В гильзе от артиллерийского снаряда торчала бутылка шампанского. Невеста прикрывала фатой смущенную голубизну раскосых глаз.

Праздничный стол походил на немецкий парк: аллеи хрустальных бокалов, сочные клумбы салатов, серебристые дорожки ножей и вилок.

Муж Ольги Зауровны – подполковник с припухшими веками – встал, предлагая тост и держа бокал на уровне пояса в знак того, что говорить будет долго:

– Дорогие товарищи, друзья, сослуживцы! Два года назад над моей головой поселилось осиное гнездо! Что поделаешь, молодость! А значит – музыка, танцы, смех и все такое… Жена – свидетель, – я терпел. И вот мои тайные надежды стали сбываться: одна плясунья уже покидает нас!

Потом жених и невеста танцевали свадебный вальс. Гости смотрели на них, откинувшись на спинки стульев. Подняли бокалы: за возвращение домой. Странное чувство, хотелось вернуться на родину, но при этом девушки понимали, что свою молодость они оставят здесь навсегда.

Доверились Руслановой: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня!..» Душа притихла под грозовым облаком вещего голоса.

– Ох, мамочка, – причитала Таня, – нет тебя на свадьбе дочери!

И сказала-то вскользь, для порядка. Но зазвенела в душе деревенская гармонь с тысячей подкованных в ней чертенят! Раздвинулась изба пьяными углами, бражной дым уперся в потолок, пироги летали, как гуси, а за околицей, за дальним лесом, билось об заклад червонное солнце, обещая на завтра долгую жизнь…

Разорив парк на столе, молодые и гости отправились в парк для русских.

День был жаркий.

Купались в пруду и загорали на дощатой террасе, уходящей в мутную воду. Раиса надела китель мужа поверх купальника, затем сапоги и плясала «Яблочко» так, что приседали бревенчатые опоры террасы.

Под музыку духового оркестра катались на карусели с цветными фанерными бортами.

В разгар веселья Смолянский сказал Варе:

– Я видел вас возле церкви.

– Да сидела на скамейке.

– Спрашивала разрешения?..

– Благословения!

Волоски на его висках покрылись капельками пота. Капитан вынул платок, но уронил под стол. Наступив на него сапогом, произнес с досадой:

– Муж для женщины – и поп, и приход!

– А для жены?

Смолянский целовал ей руки. А душа сжималась! Хоть на аркане тащи. Просили: спой, Варя! Но песни те дома остались. Затянула бы сейчас взахлеб, в матушку-сердешную! Только вот не мило ей, и скрыть не может!

Устав грустить, пошли на танцы.

Капитан подхватил Варю под локоть: «Жена – солдату, что граната в мешке, – и спасти может, и взорвать!..» Душный он, обволакивает, как паук. Неотступный и далекий. А нужно наоборот: чтобы простор был возле мужчины, и заботлив – и щекочет, как ангел крылом!

Смолянского не любили в части ни начальство, ни сослуживцы: много позволял себе в разговорах, даже для офицера «Смерша». За ним закрепилась слава вольнодумца, готового лишиться погон в любой момент. Поэтому, наверно, он избегал взысканий крючкотворного характера.

Возле клуба, отстав от веселой компании, Смолянский преградил Варе дорогу. На дощатом стенде висела афиша фильма «Под небом Сицилии». Галантный мужчина в сером плаще и шляпе смотрел на них бумажными глазами…

В детстве у меня была уверенность: проткни бумажную афишу – в дырочке увидишь другую жизнь! И еще было взрослое ощущение человека, оставшегося в чьих-то мечтах! Я остался в живых, в родных, в любимых, в успевающих. Но вот что еще странно: после этого ощущения я не узнавал привычную жизнь. Окружающие люди,