Ночные журавли - Александр Владимирович Пешков

лиловые ветки еще не гнулись от тяжести, хоть и были густо усыпаны ягодами-близняшками. Листья сомкнулись над головами мозаичным сводом: темные прожилки в разбег и золотой обвод по резным краям.

Помню, мы спрятались и хотели замереть… Гудели лобастые шмели, качаясь на поздних цветках вишни. Первое ощущение близости к девочке было чувством, останавливающим всякое движение. Я не знал что делать! Раньше со мной такого не было: потому что, когда не знаешь сам – кому-то это все равно известно. С кем-то уже было, как в маминых романсах. А теперь даже голову повернуть не хотелось – солнце тут же ловило перегретый затылок. Черноволосая девочка пробиралась все глубже в заросли, осыпая бесплодные лепестки. За ней уходила глубже какая-то странная надобность: быть рядом с ней, нечаянно задевать ладонями ее спину и плечи, отчего девочка болезненно морщилась, но молчала… И еще я подозревал странную разницу: она хочет что-то прояснить для себя, найти что-то. А я – спрятать или потерять и запомнить только место потери.

Выручил соседский щенок.

Он скулил и грыз веревку; карябал лапами штакетины и просовывал к нам мордочку. Мол, погладьте хоть нос или ухо! Остро запахло горячей шерстью, а он дрожал, словно от холода! Оттесняя друг друга, мы касались пушистого лба. Щенок радостно задирал голову, слюнявя языком наши ладони.

3

А вечером детвора нашей улицы сидела на бревнах у ручья.

Сосновые и березовые стволы лежали здесь с весны. Нагретые за день солнцем, они пахли смолой и засохшим пометом. До нас по ним ходили куры, выклевывая короедов.

От ребятишек пахло сметаной – бабушки намазали плечи. Спать никто не загонял, не кричал из окна, как в городе.

Из-за крыши нашего дома взошла луна. Осеребрились ивы, раскинув жидкую тень по берегу ручья.

И даже от лунного света чувствительно щипало сгоревшие спины!

Луна светила в глаза, а передо мной – темные лица в ряд: мы играем в «сыщики – воры». Протягивают сжатые ладони: должен отгадать, где спрятана золотая пуговица — в правой или левой руке!

Секрет в том, что ладони сжимают за спиной: не угадал – сам становишься «вором». Но еще большая хитрость – когда «вор на допросе» тайно передает пуговицу другому, а «сыщику» протянет два пустых кулака…

На берегу дремали утки, поднимая головы от наших криков и попутно прочесывая клювом блох под крылом.

Плечом к плечу сидели «воры» на бревне, нахально протягивая смуглые кулаки. Немного знобило, в глазах пробегали красные искры. Я остановился против черноволосой девочки и внезапно обхватил ее, будто бы перехватывая ускользающую воровскую метку. Уткнулся носом в горячее плечо и почувствовал горьковатый запах – даже хотел сдуть! – будто пенка в кипяченом молоке, так не любимая мною. Метку мы выронили и долго искали меж бревен, опять соприкасаясь ладонями!.. После того игра расстроилась, и вскоре дети пошли по домам.

Только ручей звучал громче, переливаясь через лунную дорожку, словно новый перекат.

4

В доме лампа под желтым абажуром. На кухонном столе зеленая бутылка. Дед скрипел тугой газетной пробкой. И у меня закружилась голова от запаха наливки. Будто раздавленная на солнце луговая клубника.

Хотелось спать. Но бабушка вдруг вспомнила сватовство моего отца:

– Пришел к нам домой…

– Еще в старый дом, – уточнил дед.

– В шляпе и в галстуке. Бутылку коньяка принес!.. Я-то выпила и не слушаю даже, что говорит-то. Сижу и считаю: сколько – чего на эти деньги можно было купить!

Старики на свой лад пытались упорядочить жизнь: связать прошлое с настоящим, поступок отца с привычками сына.

Отец работал в леспромхозе и купил материал на новый дом. А строили дед Егор с родней. Потом часть дома мама «отняла через суд!» С того началась вражда: «Родная дочь гонит! В баню сгонит жить!..»

Бабушку я не боялся, но и не любил. Это было бы предательством мамы.

Темная листва облепила окно кухни, лунный свет пробивался сквозь нее так же настойчиво, как недавнее солнце в зарослях вишни. По дому и в ночном саду бродило ощущение потерянной любви. Это тоже чувство из романса: один под луной, но не одинок. С каждым днем, проведенным в отцовском доме, росла самодостаточность моей души.

Той ночью со мной произошла странная болезнь.

Уже в постели сильно разболелась голова. Я сполз на пол, ища прохлады, и уперся коленями в домотканый коврик. Из-под кровати несло запахом плесени, усиливая тошноту. Было ощущение, будто меня расплющило от какой-то бешеной скорости, когда не чувствуешь силы в мышцах, не можешь сопротивляться, а сердце готово лопнуть.

Будто кромешный метеорит столкнулся с детской душой!

Несколько минут мозг разрывало от страшной несоразмерности космической величины – с тем малым, что защищалось еще во мне. Рассудок сползал куда-то в неизвестность… Я положил голову на край подушки и терпел. Не было сил кричать, звать на помощь.

Да и после, когда отлегло и можно было испуганно заплакать, протянуть руки к кому-то, я не звал – не хотел тревожить старый дом.

Безумие улеглось так же внезапно, я увидел себя на полу, ясно различая потолочные балки, черный переплет окон, лунную муть на столе. Только все это как бы отстранилось и существовало само по себе, ничуть не нуждаясь во мне.

Это стало предупреждением, что есть силы, которые могут вторгнуться в мое сознание в любой момент! Эти силы я связал с потерей отца. И не то чтобы смирился с этой потерей, но понял – отец жил и будет дальше жить без меня.

5

Утром разбудил стук в окно. Легкий и терпеливый.

Я вышел на веранду. Поток утреннего солнца внезапно истощился в маленьком квадрате окна, – с улицы к стеклу прильнула чья-то голова.

– Выходи! – послышался смутный голос.

– Меня заперли!

Человек по ту сторону смотрел на меня, а я не мог различить его лица.

– Я сейчас!

Этот кто-то ушел.

Затем вновь появился, издали я узнал: моя вчерашняя черноволосая девочка! Она держала в руке стамеску деда.

В пыльных рамах веранды мы нашли самое хлипкое оконце, соединившись через стекло растопыренными ладонями.

– В нижнее пролезешь?..

Зачем спрашивать, я так давно мечтал о побеге!

Через плавающую от дыхания испарину я вглядывался в лицо своей спасительницы. Девочка подцепила рыхлый штапик, разворошив пыльные схроны засохших букашек:

– Дави.

– Поймаешь?

– Тише, с верха начинай!

Ее голос звучал все отчетливее, по мере того как наклонялось стекло. Со двора пахнуло влажной горчинкой от черемухи. Я высунул голову, протиснул руки и опустил их на плечи девочки. Затем уткнулся лицом в жесткие