Время колокольчиков - Смирнов Илья

— Это к лучшему, — успокоил ее я, — пусть послушают группу, в которой нет ничего криминального. Отвлекутся.

В зале сидели на всех подоконниках, на ручках кресел, только что не друг у друга на головах. Оказалось, что деятель комсомола, оформлявший нам бумаги на это мероприятие, не удовольствовался своим «законным» гонораром, напечатал в свою пользу еще несколько сот билетов. Это-то нас и спасло.

Вначале показали короткометражные фильмы «Иванов» (из жизни АКВАРИУМА) и «Шесть писем о бите», где юный Макаревич и седовласый профессор Игорь Кон рассуждали о том, что еще находятся в нашей стране некультурные люди, которые не дают молодежи слушать современную музыку. Я поглядывал на человека в «аляске»: он со вниманием приобщался к культуре. Затем подняли экран, и пока гитарист БРАВО Е. Хавтан и его группа настраивались, на сцену в качестве конферансье выскочил Леня Агранович. Видимо, Иванна произвела на него сильное впечатление, так что он уже не мог не показать себя героем. Не найдя ничего лучшего, он продекламировал стихи МУХОМОРОВ. Тоня показывала ему из зала кулак.

Потом начался-таки концерт. Лёлик, сидевший рядом со мной, слушал без особого энтузиазма: «Песенки какие-то детские». В этот самый момент Иванна запела «Белый день»:

и при словах «чудный мир» из-за кулис выскочили люди в милицейской форме, и с ними один в штатском с рупором: «Всем оставаться на местах!» «Пора скипать», — приговаривала Тоня, пробираясь сквозь паникующую толпу. Я подбежал к окну. Вокруг клуба стягивалась милицейская цепь — пригнали оперативный полк. Потрясенный народ с балконов окрестных домов наблюдал происходящее. К дверям ДК подъезжали автобусы, газики, спецмедслужбы, какие-то «запорожцы». В них бравые стражи порядка швыряли всех, кто находился в ДК, без различия пола и возраста. Видимо, ставился целью «полный охват аудитории», как при голосовании за нерушимый блок коммунистов и беспартийных.

Однако искусствоведы опять не учли малость: комсомольский задор нашего официального покровителя. ДК оказался переполнен по меньшей мере вдвое. Посадочных емкостей не хватало. Толпа выливалась наружу с непобедимым Леликом во главе, который расчистил дорогу и для Тони.

В результате все организаторы концерта оказались на свободе. А в автобусах и спецмедслужбах — поехали музыканты и зрители. Наученные горьким опытом, первые не реагировали на самые умильные просьбы признать получение «хоть десяти рублей» гонорара. Из допросов зрителей не родилось не единой зацепки для возбуждения уголовного дела (кроме ссылки все на того же неуловимого кавказского джигита в клетчатом пиджаке). Наши опекуны устроили прекрасную агитацию за власть Советов. Лучшей не обеспечил бы и Сева Новгородцев, вздумай он конспиративно приехать на один чудесный мартовский день в Россию, когда на просторах ее начинался севооборот.

Операцией «БРАВО» ведал А.Н. Федулов из ГУВД, на сей раз Мосгорисполкома. Не обнаружив улик, он начал дергать менеджеров, надеясь, что те расколятся сами. Что ж — Артур Гильдебрандт, бывший администратор СЕЩЕНИЯ и ФУТБОЛА, предложил ему чистосердечное раскаяние в получении с концерта то ли ста, то ли двухсот тысяч рублей. Тоня рассказывала о работе на «скорой помощи». Я упражнялся по книге Альбрехта. Последнее слово все же осталось не за нами. «Что ж, — сказал наш интервьюер, — группа БРАВО, может, и будет выступать, но без солистки».

А у солистки, надо сказать, был обнаружен чей-то чужой паспорт, в который она вписала что-то дурацкое — вроде «Иванна Андерс, датско-подданная». Счесть это изделие документом можно было только после основательной порции циклодола. Тем не менее Иванну-Жанну в течение более чем полугода перевозили из одного застенка в другой — из тюрьмы на экспертизу, с экспертизы обратно в тюрьму, чтобы отыграться на ней за проигранную партию.

Может показаться, что расправа над БРАВО и подобные акты бессмысленной жестокости объяснимы только маразмом системы и осуществлявшие их люди сами не ведали, что творили. Ничего подобного — они выполняли четкий и по-своему логичный социальный заказ. «Детские» песенки Иванны были опасны не своим содержанием, а тем, что она нагло нарушала феодальную монополию ведомств, ответственных за «песенки», и должна была понести строгое наказание — как негр, зашедший в ресторан для белых, или крестьянин, объявивший себя дворянином. Чтоб другим неповадно было.

Пока Хавтана допрашивали на Петровке, мне предстояло посетить конкурирующее учреждение. Туда меня привезли на «Волге» из дома в 8 утра, достаточно точно проследив, когда объекту случилось ночевать дома. Сидевший за столом в кабинете приветствовал меня обычным нелепым вопросом: «Догадываетесь ли вы, зачем вас сюда привезли?», ожидая услышать ответ по Альбрехту («Будет лучше, если скажете вы, иначе получится, что вам стыдно сказать»). Вместо этого я предположил, что речь пойдет о незавершившемся концерте — поскольку в одном из приехавших за мной ГэБэшников я опознал «аляску» с концерта БРАВО.

— Все ваши концерты закончились, — строго сказал человек за столом. Появились еще двое: один — седой, явно начальник, спросил, намерен ли я морочить им голову Альбрехтом. Я ответил, что оставляю этот метод для допросов в милиции, поскольку не верю, что такая серьезная организация в самом деле собирается устраивать политические процессы из концертов и дискотек, и кого-то за это сажать в тюрьму. Мне показалось, что они и сами не слишком-то довольны выполняемой работой. В течение четырех часов у нас происходила милая беседа, в ходе которой я решительно отводил все конкретные вопросы и не признавал ни единого факта своей причастности к чему-либо, в том числе к изданию журнала «Ухо» — зато всячески убеждал собеседников в том, что сам давно перевоспитался, в своей лояльности к строю и в безобидности рок- музыки для КПСС.

«Между прочим, вы нас обманываете, — сказал одни из них. — Мы точно знаем, что „Ухо“ печатается на вашей пишущей машинке». Я не мог отказать себе в театральном жесте. Дело в том, что сразу после концерта МУХОМОРОВ в МИСИС моя машинка была невзначай обменяна на аналогичную — ту, на которой сейчас я печатаю эти строки — и пребывала очень-очень далеко. «Поедемте сейчас ко мне, — воскликнул я. — Я сам отдам вам свою машинку, и если на ней печатается „Ухо“, подпишу вообще все, что угодно: и про билеты на ВОСКРЕСЕНЬЕ, и про дачу, и даже про иностранцев, с которыми ни разу не общался». После этого мне было, наконец, предъявлено прокурорское предупреждение о том, что деятельность гр. Смирнова входит в противоречие с советским законом. Это означало, что из кабинета я выйду своим ходом на ту самую улицу, по которой меня привезли.

Clash

Между тем, допросы у Федулова продолжались.

Продолжались и репрессии в других городах.

«Примечательна история с ансамблем ТРУБНЫЙ ЗОВ, поднятая на щит Севой Новгородаевым, — писал Ю. Филинов в „Комсомольской правде“, — У себя в Ленинграде этот ансамбль популярностью не пользовался: музыканты плохо играли и шаблонно мыслили. Александр (так у Филинова — И.С.) Баринов, руководитель ансамбля, решил „прославиться“ и записал цикл песен на религиозную тематику. И вот эту скверную музыку с убогими текстами Сева Новгородцев с пафосом выдает за величайшее достижение в области музыки. Ну что ж — кому за вранье платят, тот уж врет без удержу. Этого и ждут от нашей музыки „пророки“ западных музыкальных волн — проповеди „алкоголической темы“, неприкрытого хамства, хулиганства, кончая, как мы убедились, откровенной религиозной пропагандой»[29]. «Кончая!..» За эту «пропаганду» (песни о Христе и ни слова о политике) Валерия Баринова и Сергея Тимохина несколько раз арестовывали: сначала пытались определить в психушку, затем обвинили в попытке перехода государственной границы и осудили на 3 года.