Царевна Софья и Пётр. Драма Софии - Андрей Богданов

Дело кончилось умерщвлением нескольких стрелецких полковников и офицеров и посылкой ко двору старшин с просьбой о прощении[118]. Они получили его без больших затруднений, и вскоре потом цари прибыли в Москву с дворянами и иностранными офицерами.

Стрельцы встретили царей, кланяясь в землю и моля о помиловании. Цари сделали знак рукою, что все ими позабыто, и раскаявшиеся бунтовщики проводили своих государей во дворец со слезами радости, видя их возвратившимися в столицу весьма милостивыми[119].

В тот же день князь Василий Васильевич (Голицын) был возведен в звание великого канцлера и временщика, или временного государственного министра, т.е. правителя государства на известное время[120].

Этот князь Голицын, бесспорно, один из искуснейших людей, какие когда-либо были в Московии, которую он хотел поднять до уровня остальных держав. Он хорошо говорит на латыни и весьма любит беседу с иностранцами, не заставляя их пить, да и сам он не пьет водки, а находит удовольствие только в беседе.

Не уважая знатных людей по причине их невежества[121], он чтит только достоинства и осыпает милостями лишь тех, кого считает заслуживающими их и преданными себе.

Канцлер начал свое управление строгим следствием над виновными стрельцами, казнил главных зачинщиков бунта и сослал других[122]. Из этих сосланных были составлены четыре полка и посланы: один в Белгород, находящийся на границе с Татарией, другой в Симбирск на Волге, в царстве Казанском, третий в Курск, в Украину, а четвертый в Севск, находящийся в той же самой области.

Окончив это важное дело, князь Голицын взял себе места, которые оказались свободными вследствие гибели многих во время смут, и между прочим, место начальника Иноземного приказа[123], т.е. управления войсками, устроенными на иностранный манер, как-то: солдатами, кавалерийскими и драгунскими полками[124]. Управление это всегда находилось у боярина-сенатора приказа Белорусского или управления Белой Россией, в котором обыкновенно решались дела казаков и Украины[125].

Далее он назначил Шакловитого главным судьей над стрельцами; последний достиг такого небывалого счастья, будучи простым дьяком; в настоящее время он окольничий — звание, ближайшее к боярину-сенатору[126].

Своему двоюродному брату князь Голицын отдал приказ Казанский, или управление дел по Казани, Астрахани и Черкасии[127], а думному дьяку Емельяну Украинцеву — Малороссийский приказ, или управление городов, расположенных по Дону[128]. Казну или царскую сокровищницу он отдал окольничему Толочанову, начальнику Дворцового приказа, т.е. палаты коронных доходов[129].

Одним словом, все управления, бывшие до сих пор в руках у бояр-сенаторов, которые в состоянии были препятствовать временщику или временному первому министру, как они говорят, в его предприятиях, были заменены людьми простыми, так как князь Голицын желал иметь подчиненных, а не товарищей[130].

Такое самовластие возбудило против Голицына великую ненависть знатных людей, когда они увидели себя лишенными преимуществ и принужденными раболепствовать перед ним, чего не бывало при его предшественниках[131]. Но они ничего не могли ему сделать, и Голицын повелевал всем государством, так, как ему казалось лучше и выгоднее.

Он заключил мир с Швецией, посланники которой, находясь тогда в Москве, были удовлетворены во всех своих требованиях[132]. Через несколько лет по заключении договора с Швецией, Империя и Польша начали войну против Турции[133]. Первые хотели увлечь в союз с ними москвитян, но посольство ничего не могло успеть[134].

Польша воспользовалась этим случаем для того, чтобы предложить полный мир и склонить москвитян на свою сторону[135]. Для этого было послано в Москву посольство, в которое вошли три коронных и три литовских чиновника; со стороны коронной — палатин познанский Гримультовский и графы Приимский и Потоцкий, со стороны литовской — великий канцлер и его племянник Огинские и граф Сапега[136]; последний остался в Польше за смертью брата, а пятеро товарищей его благополучно прибыли в Москву.

После многих конференций, даже получив уже за несоглашением свою отпускную аудиенцию, послы успели поладить: поляки отказались от своих притязаний на Украину, или казацкие земли, на герцогство Смоленское и на другие области, завоеванные москвитянами, а цари обязались за это напасть на перекопских татар и препятствовать вторжениям их в Польшу[137].

В честь соглашения сторон устроены были торжественные празднества: послов угощали, и сами цари предлагали им пить, касаясь руками чаши, которую один из знатных бояр обносил гостей, — честь, никогда не выпадавшая на долю послов.

После этого москвитяне отправили своих послов ко всем христианским государям, возбуждая их к союзу против турок. Боярин Борис Петрович Шереметев послан был в Польшу и оттуда проехал в Вену, откуда вся Европа узнает о политических договорах[138].

Князь Яков Феодорович Долгоруков, спальник или чиновник царской опочивальни, послан был во Францию и в Испанию. Он происходит от одного из древнейших знатных родов московитских[139]. Он был изумлен величием двора его христианнейшего величества и объявил по приезде, что если цари в лице его и были оскорблены во Франции, тем не менее ему понравился французский двор более, нежели испанский, хотя там принимали его гораздо лучше[140].

командора. В Северной войне был лучшим из русских полководцев и наиболее бережно относился к солдатам. Отвергал искательство перед Западом, свойственное необразованным выскочкам, презирал фаворитизм и отказывался участвовать в грязных делах двора, типа суда над царевичем Алексеем. Слава фельдмаршала Шереметева всячески умалилась злобной завистью Петра и его «птенцов».

Племянник его, которого оставлял он во Франции учиться французскому языку[141], есть единственный москвитянин, говорящий по-французски. Во всей этой стране всего четверо таких, которые могут говорить на латыни, учившись сему языку у польских наставников[142].

Одним словом, к каждому государю в Европе были тогда отправлены послы московские.

Между тем все было приготовлено к походу в 1687 году и положено вступить в Крым. Выбор полководца длился несколько времени. Князь Голицын назначил многих на эту должность, но все говорили, что если он заключил мир и союз с Польшей, то он должен взять на себя и труды похода, чтобы доказать таким образом, что завоевание Перекопа было действительно так легко, как он представлял его себе[143].

Людовик XIV даже не хотел дать послам аудиенцию, а когда они, выдержав осаду в доме, из которого французы вывезли даже мебель, добились официального приёма, — не удосужился встать и снять шляпу при чтении имён наших царей! Князь Долгоруков королю, который в жизни не терпел возражений, на это указал, а ответные угрозы отмёл афоризмом: «Гнев без вины вовсе не страшен». Разъярённый «король-солнце» не позволил послам проехать из Франции в Испанию, но Долгоруков не отступил, и посольство добралось туда морем. Французы издали в честь послов гравюры, а король Испании обещал помощь Священной лиге.

Голицын сделал все, что мог, чтобы отклонить от себя эту должность, так как он справедливо предполагал, что трудностей будет ему весьма много и что вся ответственность за неудачу падет на него, какие бы меры предусмотрительности и предосторожности он ни предпринял, и что ему трудно будет сохранить свою славу, если поход будет неудачен.

Войско, вверяемое ему, было, правда, очень велико числом, но его составляли беспорядочные толпы грубых крестьян, не закаленных в битвах, с которыми он не мог ни начать, ни совершить с честью никакого важного военного предприятия[144].

Быв более великим государственным мужем, нежели полководцем, он предвидел, что отсутствие его в Москве причинит ему более вреда, нежели принесло бы славы само завоевание Крыма[145], так как оно не поставило бы его выше, звание же начальника войск решительно ничего не прибавляло к его могуществу. Он очень хорошо понимал, что люди, более всех настоявшие на вручении ему этой должности, действовали только по зависти, с намерением погубить его, хотя внешне казалось, что титулом генералиссимуса ему оказывали великий почет.

Вельможи, утвердившие назначение Голицына, были именно те, которые не соглашались на союз с Польшей, так как они очень хорошо понимали, как трудно будет вторжение в Крым, и старались удалить Голицына из Москвы, потому что в отсутствие его надеялись ослабить его уже слишком большую власть. Большинством голосов Голицын назначен был полководцем к его великому неудовольствию, и он должен был принять на себя честь руководить походом.