Автономный рейд - Андрей Таманцев

Мне, пока у него в руках изумрудноглазая Ирина, она же Принцесса, тем более. И как объяснишь, докажешь, что весь состав «MX плюс», кроме меня, о шантаже ни сном ни духом? А у Боцмана двое детей, у Пастуха — дочь. Да и сами ребята не бронированные.

Но ничего этого я объяснять Полянкину уже не стал. Знаю я таких «партнеров»: привилегию говорить неприятную правду они оставляют себе, заставляя других врать только приятное. И вообще, с сумасшедшими надо соглашаться. Для начала испуганно посомневаться, а потом тоже загореться жадностью.

— ...Ты прав, Олег, — наконец вздохнул Михуил. — Небольшой шанс свернуть себе шею тут имеется. Но ведь выхода-то у нас все равно нет! Ты сам нас втравил по самые уши. Теперь что вернем мы эти камешки даром, что не вернем — твою фирму все равно в покое не оставят. Они просто обязаны считать, что вы все просекли. Значит, либо мы трясемся, живем, поджав хвосты, ожидая, когда до нас доберутся, и тогда даром принимаем нелегкий конец. Либо... Либо мы осторожно и скромно берем свою долю, понял — нет?

Неужели мы не сообразим, как получить свой кусок и чтобы наверняка, а? Как тебе такой вариант?

Говоря «мы», когда речь шла о риске, он, естественно, имел в виду меня. И там, где о куске, тоже меня — уже поиметого... Я, очень жалея, что не сдержался и чуть не выскочил из роли продувного, но жадного неудачника, ответил испуганно — пусть непрошеный «компаньон» побольше о своих творческих планах выскажется:

— Из меня Джеймс Бонд, как из валенка — смокинг... Жить хочу, Михал Федорыч. Я лучше на дно уйду. Авось у этих падл более важные дела найдутся.

Не выйдет скрыться, так хоть в крайнем случае — попытаюсь.

В репродукторе раздался протяжный вздох:

— Как ни понимаю я тебя, Олег, но вот этого тебе позволить не могу.

Такой шанс не то что раз в жизни... Нет, он даже не в каждой жизни бывает!

Иметь случай срубить три четверти миллиона, а то и весь миллиончик за пару пустяков — и упустить его? Это, парень, признать себя мелюзгой. Ты этого не поймешь, но я такого допустить не могу...

Я прямо видел, как он там слюни пускает. Не мне, понятно, сейчас на здравый смысл ссылаться, да только я на таких ловцов жар-птиц уже насмотрелся. Обычно они встречаются в двух ипостасях. С горящими глазенками и азартно трясущимися губешками — первая. Вторая, итоговая — свежий, воняющий кровью или разложившийся, воняющий тухлятиной труп. Про который и не подумаешь, что и «это» тоже когда-то ходило и дышало.

Но — молчу-молчу. Радуюсь, что главное уже понято: эта охота за грузинскими побрякушками послана мне не ради них самих.

На войне атеистов нет.

Я не верю, что есть хоть один солдат на свете, который бы не молился, не взывал к Богу. Как он его при этом называет: Христос, Отец небесный, Аллах, Судьба, Рок, Кисмет, Природа — дело десятое. Какой душе какое слово ближе.

Когда вокруг сумасшедшая и нелепая смерть, гораздо легче ощутить над собой некую силу. Потому что если и не бывает ситуаций беспроигрышных, зато безвыигрышных — сколько угодно. А какая кому ситуация выпадет, решает — Он.

И как, зачем Он решает то так, то эдак, понять не дано. Поэтому новичкам действительно везет: они ведь начинают, зная и веря только в то, что «надо попробовать». Вот Он им и дает фору. Наверное, хочет, чтобы мы все перепробовали. Наркодилеры тоже первую дозу часто дают даром.

Одно хорошо в моей профессии: точно знаю, что когда-нибудь убьют.

Это помогает быть настороже. Постоянно. Обычный человек, не чуя за собой вины или охоты, мало бережется. Ему кажется, что его обязан беречь Он. Таких и машины грязью забрызгивают, и мильтоны, поймав пьяненькими, мордуют, и жулье на каждом углу обдирает. А я, неся другим в силу профессии то горе, то смерть, знаю, что хожу по краешку. Каждого встречного вначале вижу как потенциальную угрозу.

Я выбрал способ жить, высматривая удачу. А чтобы Он ее позволил, нужно очень старательно прислушиваться к Его правилам и советам — ведь у Него для каждого из нас особые, индивидуальные правила. Одного он за нечаянно придавленного муравья в порошок сотрет, другому миллионы людей вроде бы прощает. Когда я это понял, перестал смотреть назад, спрашивая «почему?».

«Почему — я?» «Почему — меня?» И тому подобное... Все это поиск ответа в прошлом. А прошлого-то уже нет, сгинуло. Чего о нем гадать? Что, интереснее и полезнее знать, почему тебя вчера не убили? Или — отчего завтра жив останешься? Нет, если хочешь пожить, спрашивать надо: «Зачем?»

Когда смотришь вперед, в будущее, меньше шансов упускаешь. Основное — догадаться: «зачем» именно ты Ему именно в данной ситуации нужен. И не спутать — Его «зачем» с «зачем» какого-нибудь Полянкина или с собственным.

Около Биноя, например, был у меня случай. Это километров девяносто от Грозного. Долбанули там боевики колонну военторга. Грамотно управились — раздробили и, пока каждый осколок вкруговую сам себя защищал, уволокли десяток баб. Нас, пастуховцев, на вертушке вдогонку кинули. Догнали мы, высадились, преследуем. Шансы у нас хорошие: теперь, у них в тылу, это как бы уже мы партизаны, а не они...

Для справки. Наверное, у каждого солдата своя война. Я знаю ребят, которые бились за то, чтобы дожить до следующего обеда. За погоны. За деньги. А кто-то хотел всего лишь получить еще одно письмо от девушки.

Пастух научил меня воевать с рабством. И с теми, кто его покрывает, прикрывает и оправдывает. И с теми, кому собственное невежество дороже жизни.

Это при том, что понимаю: как бы там наши вояки ни причитали, что в Афгани и в Чечне политики победу отняли, когда она вот-вот закончиться должна была, — трепотня. И Лебедь поступил как настоящий генерал. Он после захвата территории заставил взяться за работу политиков. Не его вина, а наша общая, что мы себе выбрали таких политиков, которые умеют только врать и брать. Или наоборот.

Армия — не скальпель, а кувалда. В антипартизанской войне она не выиграет никогда. Не знать этого — попусту подставлять под пули мальчишек, которые, чтобы выжить, вынуждены звереть. Особенно если мы, допустим, в приличном доме приличной вроде бы чеченской семьи вдруг находим яму, в которой рязанский мужик пятый год рабство отбывает. Будь я ментом или судьей — я бы припомнил какие-нибудь параграфы. А я солдат. Я на войне.

Беру гранату, и то, что мой земеля для них наишачил, взлетает обломками и пылью.

И лучше при этом хозяину дома, хозяйке и их детишкам резких движений не делать.

Не нравится? Так езжайте туда сами. Проводите разъяснительную работу, что рабство — это не есть хорошо. С ними, с рабовладельцами. Из ямы вас хорошо будет слыхать. А мне про то, что дети не виноваты и жены тут ни при чем, не надо. Потому что у меня в голове армия не мысли, а рефлексы воспитывала. Сначала стрелять и только потом, если время будет, смотреть, в кого попал. И я, в свою очередь, не разъяснения, а рефлексы внедряю. Чтобы с детства запомнили: если в яме один русский сидит, то обязательно и второй придет. Ага, на танке или с гаубицей. И тогда уж, если сам ты никого в яму не сажал, не обессудь: учись выбирать соседей.

Конечно, ихнему населению это не нравится, конечно. У рабовладельцев души тонкие и чувствительные. Конечно, наши отцы-командиры послушно разъясняют, что зазря пострадавшие жители плодят мстителей-партизан. Но у них, у командиров то есть, плохо получается. Тут ведь вот какое дело: те, кто способен эти разъяснения воспринимать всерьез, быстро попадают либо в землю, либо в рефрижератор. А выживают только невосприимчивые к подобным словесам. Поэтому как наш Пастух действовал, когда надо было спешно куда-то добраться? Он сажал на броню нашего бэтээра самого уважаемого местного старика. Старейшину тейпа. И все ихнее мирное население знало: вторая пуля — старикова. И не было случая, чтобы при таком раскладе мы на засаду напоролись. За что моя мама и я лично Пастуху очень и очень благодарны.

Живу вот.

Но — правда: оккупация не победа, а затишье. Если его не использовать, чтобы мирное население зажило по-человечески, чтобы научилось рабовладельцев презирать и бандитов ненавидеть, ничего путного не будет. Но ведь у нас до сих пор как: кого освободили из рабства, тех по телику показывают. А тех, кто ими пользовался, их жен и детишек — нет. Почему?

Чтобы наши солдаты зверьем казались. Так пацифистам проще. У них ведь тоже восприятие черно-белое: вот пусть все будет хорошо, по закону, но без насилия. Ага. Разбежался. Что-то не припомню гневных речей московских чеченцев против рабства, как такового. А вот что антиконституционная регистрация в Москве их возмущает — слышал. Но о рабстве в Ичкерии они что-то помалкивают. Законники. Может, поэтому и рабов в Чечне не регистрируют?

Суки.

Так их всех Пастух идентифицирует, уточняя: "Увидел ствол — сади!

Пусть лучше его мама плачет, чем твоя".

Аминь.

И Аллах тоже, разумеется, акбар.