Волна вероятности - Макс Фрай

(дотянул до диплома, но так и не понял, как надо жить и зачем). Зато к сорока годам неожиданно стал художником; сам считал, что обычным ремесленником (таковым, по большому счету, и был), но оказался востребован, все вокруг говорили, что в его бесхитростных городских пейзажах есть какое-то необъяснимое волшебство. И еще много всякого было, в одном абзаце не перескажешь целую жизнь, тем более Пятраса, в которую, кроме всего перечисленного, поместились еще множество приключений, один почти подвиг (как у многих из его поколения, у телецентра, в девяносто первом году[8]), куча друзей, две жены, три профессии, хобби без счета, да чего только не было (может быть, ничего).

* * *

Третья память – тоже, в общем-то, Пятраса. Только другого, вернее, в других обстоятельствах (фантастических, как ему раньше казалось, совершенно нормальных – думает он сейчас). Сам-то Пятрас был тот же самый, веселый и несгибаемый, наивный умник, легкомысленный непоседа, всеобщий любимец и друг.

Он только после смерти понял (наконец-то по-настоящему вспомнил), что эти смутные воспоминания – не о когда-то приснившихся снах. Что у него была еще одна жизнь, ничуть не менее настоящая, чем та, из которой его вырвала смерть. Там (тогда, никогда) все было совершенно иначе. И вот там-то, кстати, он действительно был инженером, не бездельником поневоле, а настоящим – изобретательным, с золотыми руками и острым, очень точным умом. И Дана там тоже была. Ух какая была там Дана! Штатная ведьма при городском управлении; это не шутка, в том варианте реальности «ведьма» – профессия, сравнительно новая, возникла примерно в начале XX века; то есть тогда у ведьм появился официальный статус, дипломы и должности, а так-то они, конечно, были всегда. Но главное даже не это, а то, что ведьма по имени Дана была в инженера Пятраса по уши влюблена. Пятрас, наверное, только поэтому и сумел переупрямить естественный ход вещей и вернуться к живым в теле первого попавшегося мальчишки. Невозможно было расстаться с Даной после того, как вспомнил, что она тоже любит его.

* * *

Ночью (на самом деле, под утро, летом в это время уже светает, а в феврале, конечно, еще темно), Артур, который отлично устроился под одеялом с «Пересадочной станцией» Саймака, внезапно встает, открывает окно и торжествующе улыбается: все правильно я почувствовал, вон как тепло.

Одеваться и выходить неохота, как ни кощунственно это звучит. Чудеса чудесами, а в начале пятого мало кто из-под теплого одеяла им навстречу радостно побежит. Но Артур поспешно натягивает домашние тренировочные штаны, надевает пуховик прямо на застиранную футболку, в которой обычно спит. И пулей выскакивает из дома, каждая минута сейчас дорога. Когда за окном город становится незнакомым, то есть очень даже знакомым, но не таким, как всегда, Артуру обязательно надо быть на улице, чтобы… Чтобы – что? Он не знает, но все-таки знает: чтобы на улице хоть кто-нибудь был. Артур это понял сразу, когда впервые увидел город, который Пятрас всю жизнь считал просто сном. Там безлюдно, потому что – теперь Артур это помнит – мы оттуда ушли. Думали, город исчезнет, его не станет, и нас вместе с ним. А он есть! – Артур смеется от радости, пока бежит по лестнице вниз, перескакивая через две ступеньки сразу. А иногда через три.

«Наш город совсем как я. Умер, но не очень-то он и умер, – думает Артур, ускоряя шаг. – Он есть. А что безлюдный – так не совсем же безлюдный, пока я гуляю здесь».

«По ночам все города пустые, – думает Артур, на ходу расстегивая пуховик, все-таки ночь очень теплая, здесь всегда гораздо теплей. – Так что нормально, считается. Он по-настоящему есть».

Артуру хочется целоваться с деревьями, гладить стены домов, заглядывать в каждый бар. Но вместо этого он идет все быстрее, его разбирает азарт. Каждый раз, попадая в этот пустынный город, он загадывает: «Если я успею дойти до „Исландии“, мир, в котором есть этот город, будет спасен, все наладится, все вернется, мы вернемся и тут еще поживем». Ужасно глупо, Артур это сам понимает, но в обмен на восторг победителя, который его каждый раз охватывает на пороге «Исландии», он согласен побыть дураком.

«Исландия» – это бар, где собиралась вся их компания. Пока была нормальная жизнь, раз в неделю, а под конец – почти каждый день. Бар стоит на углу Майронё и Ясной, от нынешней квартиры Артура обычным шагом туда идти как минимум полчаса. Но бегом, конечно, гораздо быстрее. Артур всегда успевает добежать до «Исландии», он уже успел столько раз, что если бы подобные договоры с собой работали, спас бы добрую сотню волшебных миров. («Договоры еще как работают, – требует записать Артур. – Просто медленно. Не все сразу. Но однажды я прибегу в „Исландию“, а там все наши сидят как ни в чем не бывало. Или хотя бы только Дана и Мирка. Или Аньов».)

Добежав до «Исландии», Артур толкает тяжелую дверь, невольно жмурится от яркого света и говорит по-исландски, как здесь всегда было принято: «Блешуд[9]!» Подходит к плите, где стоит кастрюля с вечно горячим глинтвейном, от настоящего он отличается тем, что вино слегка разбавлено грушевым соком и не заканчивается никогда. Артур наливает полную кружку и падает в кресло. Как же здесь хорошо! «Конечно, – думает он, – наша „Крепость“ – лучший бар в мире. Но „Исландия“ тоже лучший бар в мире. Просто в другом».

Допив глинтвейн, Артур закрывает глаза. Все-таки он ужасно устал, а кресло ничем не хуже дивана. Было бы здорово поспать в «Исландии», интересно, какой здесь приснится сон. Но еще не успев задремать, Пятрас (Артур) ощущает, как откуда-то из самой его глубины, из настоящего вечного сердца, которое осталось у него после смерти и никуда не делось потом, медленно поднимается и целиком его заполняет Большая Тоска. Так Артур называет острое чувство потери, приходящее всякий раз, когда кресло в баре «Исландия» становится мокрой от снега самодельной скамейкой между двух берез у подножья холма.

Артур неохотно открывает глаза, поднимается, прикидывает, сколько отсюда до дома. Минут двадцать как минимум, да и то если быстро бежать. «Так себе удовольствие для человека без шапки», – мрачно думает он и достает телефон.

К счастью, Артур не умеет долго быть мрачным. Этим талантом он обделен. Поэтому шесть минут спустя таксисту достается усталый, продрогший, но улыбающийся до малиновых от мороза ушей пассажир.

«Хорошо пацан сходил на свидание», – заключает водитель.

Он совершенно прав.

(Артур о своих прогулках по знакомому незнакомому городу и одиноких вечеринках в «Исландии» никогда никому не рассказывает, даже Дане, хотя ему очень хочется. Он откуда-то знает, что об этом