Пёс войны и боль мира - Майкл Муркок

Оба, казалось, не замечали нас. Хозяину хотелось уйти к себе, а я пребывал в сомнении о том, что было бы неплохо взять юношу в попутчики, но было бы трудно избежать вопросов этого наемного убийцы. В последние годы я стал замечать, что молчать о неприятном для меня стало гораздо труднее, а в теперешние времена лучше всего держать свое мнение при себе.

Юноша оживился.

— Мне больше нравится действовать, — сказал он.

— Тот, о ком уже упоминал, всего один, — пояснил Клостерхайм. — Эта работа не будет особенно тяжелой.

— Тяжело было в Киеве, — усмехнулся Седенко, — когда там приходится зимовать.

— Для начала мы должны вместе поработать, — сказал Клостерхайм с воодушевлением.

— А оплата? — поинтересовался юноша.

— Сначала работа, потом оплата, — отпарировал монах. Он бросил на нас взгляд, будто желая удостовериться, что мы не подслушиваем.

Хозяин покинул помещение, и только я оставался свидетелем того, что происходило между двумя партнерами.

Я решил заговорить:

— Я никогда не слышал о Всадниках Христа, брат, — сказал я. — Это что, святой орден?

— Это не совсем орден, — ответил Клостерхайм, — это товарищество.

— Извиняюсь, но я не очень осведомлен в церковном хозяйстве.

— Тогда зарубите себе на носу, господин, что следует быть скромным. — Гнев сквозил в серых глазах крестоносца. — И вы также должны обдумать свое поведение. Ступайте туда, куда направлялись.

— Я благодарен за совет, брат, — произнес я, — и приму его к сведению.

— Вы понятливы, господин.

Насколько я себя знаю, я остался бы на месте, даже если бы мой собственный отец сказал, что я ему мешаю. Но, к сожалению, Клостерхайм отошел и уселся рядом с Седенко, разговаривая с ним так тихо голосом, что я мог разобрать очень немногое. Я занялся своим пивом, но продолжал наблюдать за обоими. Хотя юноша оставался спокойным, гость был возбужден, и, как я заметил, даже разозлен.

С ругательством, наличия которого нельзя было предположить в лексиконе божьего человека, он внезапно вскочил со скамьи и указал юноше на дверь. Они вышли во двор.

Я немного посидел без дела, опустошил кружку, подозвал хозяина, заплатил ему за все и попросил приготовить моего коня к дороге.

Спустя некоторое время я посмотрел в окно. Мой жеребец был уже готов к путешествию. Я надел шлем, закрепил плащ под рукой и распахнул дверь.

Клостерхайм и московит беседовали в другом конце двора. Когда я вышел наружу, Клостерхайм помахал мне рукой на прощание.

Я взобрался в седло. Уже пылал закат.

— Будь здоров, брат. Счастливо оставаться, господин Седенко! — прокричал я, направляя своего рысака через распахнутые ворота двора на тракт.

Когда солнце зашло, в поле моего зрения показались башни и строения Тойфенберга. Городок оказался маленьким, почти игрушечным. По дороге мне встречались люди, которым было странно видеть мужчину в полном боевом облачении, но, против ожидания, я не испытывал затруднений в поисках пристанища для себя и своего коня. Чтобы успокоить хозяина, я и здесь представлялся посланецем, приехавшим для примирения враждующих сторон и заключения мира, что, конечно же, обеспечило мне теплый и радушный прием.

Хозяин, его жена, старший сын и три дочери пожелали мне на следующее утро счастливого пути, провожая до дороги, ведущей на Швайнфурт. Я и сам себе уже казался героем, каким меня представляют.

За крепостной стеной я остановился у дома, около которого толпились люди. Мужчины, женщины и дети смотрели во все глаза, как группа одетых в черное людей выходила из дома. Женщины плакали, а дети стояли, точно пригвожденные к месту. Из дома выносили три трупа.

Мне показалось, что это могут быть последствия вчерашней встречи брата Клостерхайма и московита.

У встретившегося на моем пути толстого мужика я спросил, что произошло.

— Евреи, — пояснил он. — Кара божья свершилась ночью. Это расплата за их грехи.

Я удивился — судьба евреев общеизвестна, но я никак не ожидал, что в таком дружелюбном городе, как Тойфенберг, могут случиться такие страшные вещи.

Скривившись, я дал шпоры коню и был более, чем счастлив, когда пригородная улица закончилась. Я скакал галопом, пока Тойфенберг почти совсем не исчез из поля зрения, и только тогда позволил коню перейти на шаг.

В принципе, я был благодарен судьбе за то, что увидел утром в Тойфенберге. Мне необходимо быть готовым к тому, что я увижу в мире, лежащем передо мной.

Глава пятая

Чем ближе я подъезжал к Швайнфурту, тем теплее становилось Солнце пригревало все больше, и мне хотелось снять с себя некоторую часть снаряжения, но я все еще продолжал ехать в полном облачении, время от времени брызгая небольшим количеством воды за воротник рубахи, чтобы как-то охладиться. Дорога была в хорошем состоянии, так как в последние дни была мало попорчена дождями и проезжающими группами людей, и, к счастью, каждую ночь я находил приличное пристанище. Иногда, правда, по пути мне попадались висельницы и обгоревшие руины строений и церквей.

В один из дней я достиг гористой местности, где господствовали скалы и валуны с частыми прожилками кварца, и мне пришлось повернуть, когда я вскоре увидел огромное поле, на котором недавно произошло кровавое сражение. Местность была густо усыпана трупами, многие из которых были ограблены и лучшие предметы одежды отсутствовали. Вороны и галки перелетали с места на место, терзая гнилое красное мясо мертвецов. Не было ни малейшего следа оставшихся в живых участников битвы. Возможно, как это обычно бывает, решив спорный вопрос, армии разошлись в разные стороны.

Я пытался объехать стороной поле битвы, но оказалось, что оно с двух сторон окружено отвесными скалами, и моему коню пришлось выискивать дорогу между трупами.

Я поднес платок к носу, пытаясь по возможности ослабить трупный запах, и вдруг услышал звук, доносящийся со стороны скал, и увидел на своем пути большой валун. Мне показалось, что за ним блеснул металл и что-то голубое, вроде шейного платка, и почти одновременно с этим проснулся мой инстинкт воина.

Я отбросил уздечку. Оба пистолета оказались в моих руках, и я направил их на направляющихся в мою сторону мужчин. Они были пешими, в совершенно разнообразном обмундировании и с разным оружием — от ржавых топоров до пик, от толедских мечей до кинжалов. Этот сброд определенно не принадлежал ни к какой определенной армии. Конечно же, это были бандиты с небритыми бородами, обветренными красными лицами, на которых можно было различить отметины безобидных болезней.