Пёс войны и боль мира - Майкл Муркок

Когда я проснулся на следующее утро, грело солнце и пели птицы. Мотыльки порхали между цветами, и запах цветов был очень сильным. Я пожалел, что не сообразил купить с собой в дорогу хоть сколько-нибудь пива, надеясь, что к этому времени уже буду находиться на первом же постоялом дворе, и мысленно поздравил себя, увидев за очередным поворотом дороги увидел, окруженные деревьями, а еще дальше — целый ряд крестьянских хижин.

Постоялый двор назывался «У доминиканца» и был расположен на берегу широкой спокойной речки. Каменная набережная заключала в себя берега в пределах города, а на другом берегу я увидел мельницу, медленно вращающую водяное колесо, и решил, что мельница, как и постоялый двор, принадлежат одному семейству.

Я направил коня ко двору, заглянув через деревянную изгородь, окружающую его, и прокричал с того места, где находился:

— Эй, там, внутри!

Из одной малозаметной двери появился массивно сложенный человек с черной бородой и красными руками того же цвета, что и его нос. Он приветствовал меня.

— Меня зовут Вильгельм Гиппель, а это моя гостиница. Добро пожаловать, ваша честь.

— Выглядит основательно, хозяин, — сказал я и передал ему свой плащ, после того, как он прикрутил поводья моего коня к железной привязи.

— Я рад, что вам нравится мое заведение, ваша честь.

— Надеюсь, что обслуживание подобающее.

В его голосе я заметил характерные черты крестьянскй речи.

— Я обслуживаю настолько хорошо, насколько позволяют теперешние времена, господин.

Я засмеялся.

— Не беспокойтесь. У меня мирная миссия. Думаю, что близок конец неурядицам.

— Тогда вы будете для меня желанным гостем, ваша честь.

Я был препровожден в большую гостиную комнату и получил кружку пива, оказавшегося еще более вкусным, чем у женщины из деревни. Вскоре были принесены различные кушанья, и я хорошо поел, одновременно разговаривая с господином Гиппелем. Война сюда не докатилась, но признаки ее все же были налицо.

Местность кишит разбойниками, предупредил меня хозяин. Они не доставлют слишком много хлопот, но один из его гостей был ими захвачен и ограблен, а одного они даже избили почти до смерти прошлой осенью. Зимой все было не так уж плохо, но сейчас ходят слухи, что разбойники вернулись обратно.

— Как дрозды по весне, — сказал он.

Он сообщил, что к ночи ожидает еще двух или трех гостей и надеется, что мы будем благоразумны и поедем в Тойфенберг вместе. Пообещав быть в дороге внимательным, я ответил, что эта мысль очень удачна, но мне все же придется путешествовать в одиночестве, так как лошади торговцев и путешественников не могут сравниться в быстроте с моим конем.

В противоположном углу комнаты, довольно скудно освещенной, я заметил рыжеволосого сонного молодого человека с пивной кружкой в руке. Одет он был в замызганную голубую рубаху с обтрепанными манжетами и воротником и штаны до колен из красного шелка, на турецкий манер заправленные в высокие сапоги для верховой езды. Его распахнутая куртка из толстой кожи напоминала те, что профессиональные фехтовальщики часто носят под нагрудным панцирем профессиональные фехтовальщики. Рядом с ним на скамейке покоилась длинная кривая сабля, а на талии я усмотрел длинный нож и пистолет, оба инкрустированные серебром, но без опознавательных отметок, заткнутые за пояс.

Я подумал, что юноша, скорее всего, московит, так как по виду он не был был похож на турка. Я подмигнул ему, но он проигнорировал мой взгляд.

Хозяин постоялого двора прошептал мне, что молодой человек настроен дружески, если не принимать во внимание его ужасно искаженную немецкую речь. Он находится здесь со вчерашнего вечера и поджидает своего знакомого, профессионального солдата, с которым они должны будут отправиться в Херберг.

— У этого военного, — сказал хозяин, — какое-то латинское имя, которое молодой человек либо неправильно понял, либо не может отчетливо произнести. Звучит оно вроде «Хозепус Кройцерлинг»-добавил он, надеясь, что это имя мне знакомо, но в ответ я покачал головой.

С наступлением темноты я решил отправляться в Тойфенберг, и тут дверь распахнулась и появился огромный человек. Лицо его было смертельно бледным, а взгляд серых глаз из-под черной широкополой шляпы казался сверлящим. Внимание привлекали его штаны из черной шерсти, обрезанные под коленями так, что на обозрение выставлялись белые чулки. Он носил длинную, лишенную украшений шпагу на боку, а в левой руке была зажата кольчужная рукавица. С подобным одеянием не гармонировало только жемчужное красное перо, воткнутое в шляпу, однако все вместе создавало впечатление, что обладатель одежды в трауре.

Сначала он посмотрел на меня, потом на хозяина постоялого двора. Господин Гиппель поднялся.

— Чем могу служить, ваша честь?

— Немного вина и кружку воды, — сказал прибывший. Он склонил голову и уставился на молодого русского, тут же очнувшегося от дремоты.

— Вы Григорий Седенко?

— Да, это я. Григорий Петрович Седенко, — представился юноша с чужеземным акцентом, не оставлявшим сомнений в его происхождении. — С кем имею честь?

— Я тот, с кем вы должны здесь повстречаться.

Мне показалось, я узнал манеры и поведение странствующего крестоносца. Человека видно по поведению, а во внешности и поведении чужеземца не было ни капли человеческого.

— Я Иоганес Клостерхайм, Всадник Христа.

Молодой человек обошел стол, за которым сидел, вглядываясь в лицо крестоносца.

— У вас должен быть с собой договор о нашей совместной работе в Тойфенберге, брат Иоганес.

— Я его принес. Я покажу дом. У меня есть все доказательства. Время истекает. Вам потребуется только подготовиться.

Юноша наморщил лоб.

— Вы готовы?

— Несомненно.

Я спросил себя, не означает ли этот разговор охоту на ведьм? Но если Клостерхайм является преследователем ведьм, он не будет сейчас засиживаться с этим юношей. Когда это необходимо, крестоносцы объезжают отведенный для них район, полностью поглощенные своими делами. Отдыхая же от трудов праведных, они обычно останавливаются неподалеку от какого-нибудь города или местности, где находились до этого. Немногие из них являются профессиональными солдатами.

Григорий Седенко наклонился за своей саблей и засунул ее за пояс, но Клостерхайм остановил его движением руки и покачал головой.

— Не сразу. У нас есть время.

Хозяин постоялого двора и я слушали молча, так как было почти ясно, что Клостерхайм договорился с юношей об убийстве, хотя это и было убийство во имя Господа.

Оба, казалось, не замечали нас. Хозяину хотелось уйти к себе, а я пребывал в сомнении о том, что было бы неплохо взять юношу в попутчики, но было бы трудно избежать вопросов этого наемного убийцы. В последние годы я стал замечать, что молчать о неприятном для меня стало гораздо труднее, а в теперешние времена лучше всего держать свое мнение при себе.