Незабудки - Владимир Одноралов

Но вот он и кончился. Пошли огороды с цветущей картошкой, и уже виднелась впереди зеленая щетина осоки и высокие лезвия камыша. Земля жгла ступни, как раскаленная голландка, и они, не сговариваясь, побежали к воде. А, подбежав, встали. Подойти к воде с этой стороны было нельзя. Она отступила, оставив растрескавшуюся, тугую землю, но под осокой эта земля была влажной, а дальше становилась топкой и страшной. Но та, что возле осоки, так ласково освежала ноги, что Мишка сказал Флюре, указывая на четкие отпечатки их ступней:

— Смотри, какая приятность!

Флюра глянула на него одобрительно. Неожиданное слово ей понравилось.

— Я теперь все следы буду так называть.

— Не-ет, все нельзя, — серьезно возразил Мишка. — Только эти.

И внезапно решившись, выдал:

— Флюр, давай с тобой поженимся? Не сейчас, а вырастем когда.

— Ну и дурак, — не раздумывая, брякнула Флюра и отвернулась. Не почувствовала она Мишкиной серьезности. Мишка опустил и голову, и плечи, но не онемел. Он такого ответа ожидал. Все-таки не первый год возился он с этой Флюркой и через нее немного знал девчонок. Сами только и делают, что играют в дочки-матери, а скажи им об этом — сразу дураком будешь.

— Да ну тебя, — не поднимая головы, заговорил опять Мишка, — ты послушай сначала. Я же говорю: когда вы-рас-тем. Это чтобы у нас железно было. Это ведь только договор такой. Вот моя мама… — и он бестолково, но понятно все-таки для маленького Флюриного сердца рассказал все. Ведь и у нее в доме — отца на сегодняшний день не было. Пропадал где-то. А Мишка, что ж, он ей нравился. Он никогда не стрелял из рогатки по воробьям, не таскал кошку за хвост, а однажды даже сумел починить любимую ее Розу, у которой оторвалась гуттаперчевая голова.

Милые форштадтские улочки, заросшие сизыми вениками, полынью и муравой, дома, через один, с поредевшими, как выбитые зубы, заборами, с окнами, в забитых пылью трещинах, зовущими мужиков с умными, мастеровыми руками. Вдовьи дома! Детям они, конечно, не виделись такими. Но беда матерей, лишившихся мужчин то ли на войне, то ли из-за нее, — вздохами, случайными жалобами, песнями в редком застолье, доставала и их.

Флюра уже видела, как приведет в дом большого и доброго Мишку, как починит он страшную лестницу в подпол и прогонит за порог пьяного и злого дядю Марселя.

— Ну, давай, — вздохнув, сказала она. — Только когда вырастем, а то сейчас, — она вздохнула, — сейчас мама не разрешит.

Слов у Мишки больше не было никаких. Он и думал-то без слов, как скрепить этот договор?

— Ну… давай пять.

И они серьезно тряхнули друг другу руки, как делают после большой ссоры.

— Я тебя ловлю-у! — закричал окрыленный Мишка, и они затеяли игру, которой дети научились наверное у щенят.

— Флюр, иди сюда, — позвал вдруг Мишка. Он стоял под сломленным грозой осокорем и что-то разглядывал меж его корней. Он выпрямился и округленными глазами глянул на Флюру.

— Смотри, это… это…

На земле, аккуратно, словно на пороге дома, стояли невиданные какие-то резиновые боты бордового цвета.

— Это калоши счастья, — объявил Мишка и закусил палец.

— Ну да, счастья, — неуверенно возразила Флюра. — Смотри, драные какие внутри.

— Да ты не знаешь, не знаешь! — замахал руками Мишка. — Их ведь сколько людей перенадевало, и каждому они желание исполняли… Я сказку про них читал.

— Я тоже такую сказку читала, — взволновано вспомнила Флюра. — Только она не так как-то называется.

— Ну, все равно, — поморщился Мишка, — давай я первый желание загадаю?

— А какое?

— Знаешь, попросим, чтобы мы очутились как-нибудь в Америке. Ну, не насовсем, а так, посмотреть.

— А чего там смотреть?

— А там дома есть по сто этажей и прямо на улицах кино показывают. И негры в цепях ходят…

— Не-ет, это страшно, — поежилась Флюра. — Да ты по-американски и словечка не знаешь. Я-то хоть по-татарски знаю, а ты?

— Ну, тогда, чтобы мы очутились на парусном корабле в море, и чтобы в корабле были бочки с золотом. И чтобы приплыли домой…

— А ты умеешь плавать, если парусник твой перевернется? А если утонем? Давай, лучше я загадаю.

— А ты про что?

— Я сначала загадаю, а потом скажу, — непреклонно сказала Флюра. Мишка уже натешился своей выдумкой и безо всяких калош собрался перенестись на шатучую палубу парусного корабля. Поэтому он милостиво ответил:

— Давай, загадывай.

Флюра, проверив, нет ли в калошах мышей или тарантулов, влезла в них и зажмурилась.

— Загадываешь? — заинтересовавшись спросил Мишка.

Флюра досадливо махнула рукой, мол, не мешай! Желание ее было связано с Мишкиным предложением.

«Конечно, мы сейчас договорились. Но ведь в августе мы поедем в разные пионерлагеря, да еще потом целых семь классов учиться. Да еще в пионерлагере, там же другие всякие девчонки будут?» — размышляла она, стоя в калошах счастья. И размышляла в общем правильно.

— Ну, как? — крикнул ей Мишка. Он уже прыгал по волнам на своем корабле.

— Никак. Не получается ничего, — просто ответила Флюра.

— А что ты загадывала?

— Я? Я загадывала, чтобы мы с тобой сразу стали большими.

— А-а! Это хорошо бы. Это нас дома может и ругать перестали бы за всякую ерунду.

— Да не понимаешь ты, — грустно ответила Флюра. — Мы бы тогда сразу и поженились.

— А-а! — только и сказал Мишка. К немедленной женитьбе он был никак не готов.

Тут он глянул на свои ноги и тревожно спросил:

— Флюр, а где мои сандали?

— Откуда я знаю, там где-то, — пожала она плечами. «Пусть хоть его сандали найдутся, а то ему сегодня два раза попадет», — попросила она калоши и, сердитая, скинула их с ног.

Она уже не верила в калоши счастья, но когда Мишка, размахивая сандалями, закричал: «Вот они, здесь они!» — удовлетворенно подумала: — «Ладно, хоть тут помогли».

— Вот он, голубь залетный, — встретил его на пороге знакомый голос. Елизавета Михайловна сидела за столом с мамой, они пили чай. Ему казалось, что они злорадно наблюдают, как он медлительно вытирает ноги о половик и пристраивает возле трюмо пыльные сандалии.

— Ну… спасибо за чай. Пойду. — Проходя мимо него, Елизавета Михайловна сделала вид, что хочет влепить ему затрещину (чего, конечно, никогда бы не сделала), и сказала:

— Завтра чтоб был!

Учительница ушла, и началось!

— Да до каких пор ты будешь из меня кровь пить? Да троечник ты невылазный! Да люди к тебе с добром, помощью, а тебе, шантрапа уличная, все бы чертей по задворкам гонять.

Покипятившись, мама продолжала спокойнее:

— Миша, ну останешься в третьем классе на второй год, ну, выгонят из школы. С тремя классами-то, куда тебя? Куда-а? Быкам хвосты крутить? В колхоз? Так и там сейчас полная школа нужна. И там считать надо. Ты смотри: везде сейчас грамоту требуют. А безграмотный-то кому ты нужен?

— А я женюсь, — неожиданно для себя выпалил Мишка и перестал дышать.

— Что? Как? — опешила мать.

— Я на Флюрке женюсь. Она согласная, когда мы…

На кухне что-то грохнуло, бабаня там брыськнула что ли на кошку и громко сказала:

— Ну, мать, опять новые траты. Придется еще один горшок покупать. Невесте-то, чай, отдельный нужен. С цветочком каким…

— Ты… погоди, — ответила ей мама. Губы у нее странно скривились. — Погоди, мама, мы тут сами разберемся.

— Я же говорю, когда вырастем, — хрипло прошептал Мишка.

— О-ой, не могу-у, — закатилась на кухне бабаня.

Мама поднялась, захлопнула дверь на кухню и вернулась к сыну.

— Ну ладно хоть не завтра, сынок, — мягко сказала она, а глаза, глаза у нее не то что смеялись, а прямо-таки хохотали. И у Мишки все засаднило внутри, как бывает при крайней несправедливости. Все как-то перемешалось в этой дурацкой ругачке, и его никак не хотят понять. А объяснить у него уже не было сил. Сквозь спазмы начинающего рева он только выдавил:

— Я… не хочу… чтоб ты… чтоб как… он… этот…

— Ну, погоди, погоди, кизяк ты мой навозный, погоди реветь. Ты, значит, договорился с Флюрой заранее, так, что ли?

Мишка только кивал. Он не верил еще, что мать поняла его. Да и разговор шел вовсе о том, что надо учиться, что и Флюра за взрослого дурака-второгодника не пойдет. Но рука матери так властно и тепло обняла его голову, что заноза таяла, таяла и растаяла совсем.

Вечер он даже провел за учебниками арифметики. Обида иногда покалывала, но все реже и тише. А лежа в постели, он забыл о ней и позвал мать:

— Мам, а я сегодня калоши счастья нашел. Там, в одном месте.

— А чего ж не принес? Счастье-то не лишняя табуретка в доме.

— Ну… они сломанные, что ли, были. Флюрка вон хотела, чтобы мы сразу большими стали, чтобы сразу пожениться. И ничего не исполнилось. Эх, зря я опять про это, — огорчился он, задремывая.