Убийства в Солтмарше. Убийство в опере - Глэдис Митчелл

— А ну завязывайте сейчас же, придур…

Тут он получил прямо в лоб куском навоза. А мне досталось по уху прошлогодним яйцом. Мы захлопнули окна и выскочили из комнат, торопясь в ванную. Уильям сильно разозлился. Ругательств он знал не много, но все, какие знал, использовал сполна. Я, нечего и говорить, последовать его примеру не мог, только молча сочувствовал.

— Да за что же это? — вопрошал он, растирая полотенцем начисто вымытое лицо. — Чего им взбрело в голову, спрашивается?

Я пошел разыскивать старика, Уильям — за мной. На площадке нам попалась Дафни в веселеньком голубеньком халатике и с взлохмаченными волосами. Прямо как маленькая девочка. Я успел ее слегка чмокнуть — мимолетное, но удовольствие. Она машинально утерлась и сообщила, что снаружи шумит толпа разгневанных санкюлотов. Появилась миссис Куттс — полностью одетая, прическа волосок к волоску, — и мы собрались у окошка на лестничной площадке. Толпа перестала швыряться овощами и прочими приятными штучками и перешла к десерту — комьям земли и камушкам.

Окнам в столовой досталось уже основательно, а один камешек, размером с хорошую виноградину, разбил окно у меня в спальне и еще — стекло на картине «Резвящиеся нимфы», висевшей над изголовьем. Мне она не нравилась, и держал я ее лишь потому, что она раздражала миссис Куттс, которая являлась в мою комнату каждое утро, еще до того, как служанка приходила наводить порядок, и поворачивала картину лицом к стене.

От шума и гама проснулся и старик. Он успел одеться лишь до стадии брюк и рубашки и не побрился. Узрев толпу побивателей камнями, он не придумал ничего лучше, как обратиться к ним с речью.

— Говорить через окно бесполезно, — заявил он, обозрев пустую раму в моей спальне. — Выйду в сад и разберусь с этим безобразным митингом.

Даже миссис Куттс, которая обычно, наоборот, любит представлять Церковь Воинствующую, сочла эту мысль дурацкой, а я уже дошел до такого состояния, что согласился с ней. Точнее, хотел согласиться, но увидел устремленный на меня взгляд Дафни. И сказал, что если он пойдет, то и я пойду.

Старик не стал даже надевать жилет и пиджак, а сразу прошагал наружу и давай на них греметь. Такой голос он обычно приберегал на те дни, когда в церкви было полно школьников, и они стучали ногами по впереди стоящим скамьям, играли в футбол подушечками для коленопреклонения, лупили друг друга молитвенниками и демонстративно кашляли до самой заключительной молитвы.

— Люди добрые! — прогромыхал Куттс. — Что все это значит?!

Десятки голосов нараспев ответили:

— Где ребенок Мэг Тосстик? Где ребенок Мэг Тосстик? Мы спрашивали у Лори! Он не знает! Мы спрашивали у его хозяйки! Она не знает! Где ребенок Мэг Тосстик?

Они тянули это как псалом, и вой стоял почище, чем в Баттерсийском собачьем приюте. В дом летели камни. Вдруг раздался щелчок, и кто-то в толпе крикнул:

— Эй, ребята, пригнитесь! Они стреляют!

Тут пневматическое ружье Уильяма выстрелило второй раз, и в толпе осаждающих кто-то завопил. Викарий крутанулся назад.

— Уильям!! — закричал он. — Прекрати! Слышишь?!

— Ладно, только если кто кинет камень — у меня еще есть пуля. Развылись, наглецы какие! Если бы мои тетя и сестра не выкручивали мне тут руки, я б вышел, я б вам задал!

Диверсия Уильяма внесла смятение в ряды нападающих; воспользовавшись этим, Куттс объявил, что если они желают высказаться, то после утренней службы он готов принять депутацию. Паства, видно, привыкла помалкивать, когда Куттс говорит, и потому все почти спокойно выслушали его разглагольствования об ущербе собственности и неспровоцированных оскорблениях, а по окончании речи — довольно яркой, поскольку выступал он, нечего и говорить, на голодный желудок, — без особого ропота разошлись. А мы вернулись в крепость и стали подсчитывать потери.

— За окно заплачу из церковных пожертвований, — пробормотал Куттс, держа во рту палец, порезанный об острый край разбитого стекла.

— Ноэлю придется пока спать в комнате Уильяма, — вмешалась его жена.

— Ни за что на свете! — неосмотрительно воскликнул я.

Во время завтрака миссис Куттс непрерывно делала разные замечания, преимущественно в мой адрес. Оказывается, по мнению деревенских, ребенка украл я. Я ее даже не перебивал. Бесполезно.

Должен признаться, идя за викарием к церкви, я испытывал то же чувство, что, наверное, испытывали первые миссионеры. Воскресная служба, однако, прошла нормально; хоть самые буйные, сидя на задних скамьях, жевали жвачку, никаких беспорядков не произошло. После заключительной молитвы викарий, стоя на ступенях алтаря, прокашлялся, огляделся и сказал не вызывающе, но грозно:

— Жду в ризнице того или тех, у кого есть претензии ко мне или членам моей семьи.

Двое юнцов и мужчина постарше приличного вида подошли к двери в ризницу. Заговорил старший — местный почтальон, атеист. Он снял шляпу и вообще вел себя почтительно, хотя выражений особо не выбирал и напрямик заявил:

— Я у вашего дома не был и камнями не бросался. И не одобряю всякого хулиганства и бесчинства. Однако все мы хотим знать, что вы и ваша хозяйка сделали с ребенком той бедняжки. Мы, мистер Куттс, знаем, что вы отец, но где маленький?

Старый Куттс ужасно покраснел.

— Уважаемый, — произнес он, задыхаясь. — Это совершенная, гнусная и нелепая клевета. Вас можно привлечь к суду. Следите за своими словами. — Викарий свирепо нахмурился и, глядя на почтальона, что-то еще фыркал.

Тот, однако, отступать не собирался.

— Прошу прощения, мистер Куттс, но когда это случилось, бедная девочка жила под вашей крышей, так ведь?

— Так, — буркнул викарий.

— А может, мистер Уэллс постарался, — вставил один из парней, поворачиваясь ко мне.

— Ничего подобного! — слабо возмутился я.

— Я так ребятам и передам, — сказал почтальон. — Только навряд ли их устроит такой ответ. Нам бы фактов, мистер Куттс.

— Ну и идите к чертям! — Викарий явно позабыл, где находится.

Депутат потопал прочь, захватив обоих юнцов.

— Позову Берта с его слугой и сэра Уильяма — пусть выставят всякого, кто попробует помешать вечерней службе, — мрачно сказал викарий. В дни своей, возможно бурной, молодости, он миссионерствовал и, похоже, научился разбираться в людях, потому что беспорядки во время вечерней службы и вправду были. Собственно говоря, куда лучше тут подошло бы слово «бунт».

Либо им не понравилось, какой мы выбрали отрывок из Писания, либо у них все было заранее спланировано. Про это мы знаем не больше, чем про ту эдинбургскую торговку, которая швырнула в декана табуретом в тысяча шестьсот тридцать каком-то году.

Так или иначе молитвенник просвистел мимо, едва меня не задев. Я как раз читал Священное писание и растерялся. Позади меня раздался голос викария: «Не останавливайтесь, Уэллс», и я понял, что он стоит рядом. Затем в нас полетело сразу несколько молитвенников, и мне пришлось замолчать. Неожиданно среди всей этой суматохи раздался голос миссис Гэтти:

— Ку-ку! Ку-ку!

Нашла время, ничего не скажешь.

Глава X

Всяческие алиби и гром среди ясного неба

Пока я снимал стихарь, мятеж почти подавили. Последних, самых упорных бунтовщиков вышвыривали за двери Берт (не скрывавший радости), викарий (пытавшийся радости не выказать) и Фостер Вашингтон Йорк, который, напевая негритянский духовный гимн «У меня есть крылья», с ревностным пылом и истинно христианской неподкупностью тоже вносил свою лепту в общее дело. Поспев, так сказать, к шапочному разбору, я наподдал одному юнцу по имени Скоггин, которому мечтал врезать уже года полтора, и мы, заперев двери, продолжили службу. Викарий сократил проповедь до тринадцати минут, а закончив, двинулся не в ризницу, а прямо к дверям, отпер их и вышел на крыльцо. Я пошел за ним. Хулиганы еще болтались перед церковью, очевидно, поджидая нас.

Никто, однако, не думал, что мы появимся так скоро, и мы, нечего и говорить, застали их врасплох. Не давая им времени опомниться, викарий поднял руку и, указывая сначала на одних, потом на других, произнес:

— Вы совершили святотатство! Кроме того, вы нарушили общественный порядок. Я поставлю в известность констебля, и вам очень скоро придется ответить за ваше поведение. Можете идти.

Да, от Куттса я не в восторге, но иногда им просто восхищаешься.

Парни только переглядывались и облизывали губы. А потом начали разбредаться. Всего их было пятнадцать — некоторые даже не из нашего прихода, а из соседней деревушки под названием Стэдхемингтон.

— Да, интересно, — протянула миссис Брэдли, услышав мой рассказ.

— Это показывает, что думают в деревне.