Самые синие глаза - Тони Моррисон

— Закопайте горшок и все, что в нем находится, — сказала она женщинам. Потом повернулась к тете Джимми:

— Ты застудила матку. Пей растительный отвар и больше ничего.

— Это пройдет? — спросила тетя Джимми. — Я поправлюсь?

— Поправишься.

М'Дир повернулась и вышла из комнаты. Проповедник посадил ее в машину, чтобы отвезти домой.

Тем вечером женщины принести кувшин травяного отвара из черного и зеленого горошка, горчицы, капусты, репы и свеклы. Приготовили даже сок из сваренного подгрудка свиньи.

Через два дня тетя Джимми значительно окрепла. Когда мисс Элис и миссис Гейнс зашли ее навестить, они отметили явное улучшение. Три женщины завели разговор о разнообразных недугах, которые у них были, о том, как их лечить или как загнать поглубже. Вновь и вновь они возвращались к самочувствию тети Джимми. Они повторяли симптомы, рассуждали, что нужно было делать, чтобы такого не повторилось, и говорили о непогрешимости М'Дир. Их беседа превратилась в погребальное пение, в котором чувствовалась ностальгия по боли. Голоса взлетали и падали, сливаясь в гармонии, расходясь по высоте, но в них постоянно присутствовала боль. Они хранили в сердце воспоминания о своих болезнях. Они облизывали губы и прищелкивали языком, с готовностью вспоминая те страдания, что когда-то испытали: рождение детей, ревматизм, круп, растяжения, боли в спине, геморрой. Все синяки, которые они получили на этой земле — работая на уборке полей, моя полы, поднимая тяжести, смоля что-нибудь, нагибаясь, становясь на колени, собирая ягоды, всегда окруженные детьми, копошащимися под ногами.

Но когда-то они были молодыми. Их подмышки и ляжки пахли ароматным мускусом, глаза были хитрыми, губы мягкими, а когда они поворачивали головы на стройных черных шеях, то становились похожими на олених. Их смех был больше похож на прикосновение, чем на звук.

Затем они выросли. Вошли в жизнь через заднюю дверь. Все в этом мире могли им приказывать. Белые женщины говорили: «Делай то-то». Белые дети говорили: «Дай мне это». Белые мужчины говорили: «Подойди сюда». Черные мужчины говорили: «Ложись». Единственными людьми, которые им не приказывали, были их дети и они сами. Но они все это принимали и перестраивали под себя. Именно они управляли домами белых и прекрасно это знали. Когда белые мужчины били их мужей, они смывали кровь и возвращались в дом, где их унижали недавние жертвы. Одной рукой они били своих детей, а другой крали для них еду. Руки, рубившие деревья, обрезали пуповины; руки, сворачивавшие шеи цыплятами и резавшие свиней, заставляли цвести африканские фиалки; руки, вязавшие вязанки, тюки и мешки, потом укачивали детей. Они стряпали печенье в виде слоистых белых овалов, а потом обмывали мертвых. Они пахали весь день и возвращались домой, чтобы уютно свернуться в объятиях мужей. Ноги, обнимавшие спину мула, были теми же, что обнимали бедра их мужчин. И разницы не было никакой.

Потом они состарились. Их тела ослабли, запах стал кислым. Сидя на корточках в полях сахарного тростника, сгибаясь на хлопковых плантациях, стоя на коленях у реки, они несли на плечах бремя мира. Они потеряли интерес к жизням своих детей и ласкали внуков. С облегчением они оборачивали головы тряпками, грудь — фланелью, и обували войлочную обувь. Им уже не было никакого дела до похоти и вскармливания, они жили за пределами ужаса и слез. Они могли в одиночестве спокойно ходить по дорогам Миссиссипи, по тропинкам Джорджии, по полям Алабамы, и к ним никто не приставал. Они были достаточно старыми, чтобы впадать в раздражение тогда, когда им этого хотелось; они устали настолько, что ждали смерти и безучастно принимали идею боли, не обращая внимания на реальную боль. В конце концов, они действительно стали свободными. И жизни этих старых черных женщин были в их глазах: вязкая смесь из трагедии и смеха, злости и безмятежности, правды и фантазии.

Они говорили до глубокой ночи. Чолли слушал их и погружался в сон. Колыбельная скорби укутывала и укачивала его, и в конце концов он уснул. Во сне отвратительный запах старушечьих испражнений превратился в здоровый дух конского навоза, а голоса трех женщин — в приятные звуки губной гармошки. Во сне он чувствовал, что свернулся в кресле, зажав руки между ногами. Во сне его пенис превратился в длинную ореховую трость, а руки, ласкающие ее, были руками М'Дир.

Одним субботним вечером, когда тетя Джимми еще не чувствовала себя настолько хорошо, чтобы встать с постели, Эсси Фостер принесла ей персиковый пирог. Старушка немного поела, а на следующее утро, когда Чолли пришел вылить ее ночной горшок, она уже была мертва. Ее рот был открыт, образуя вялое О, а длинные пальцы с тяжелыми мужскими ногтями нашли, наконец, свое место, элегантно лежа на простыне. Один открытый глаз смотрел на него, словно говоря: «Интересно, как ты вынесешь этот горшок, малыш». Чолли таращил на нее глаза, не в силах двинуться с места, пока не увидел муху, севшую на угол рта. Он в гневе согнал насекомое, посмотрел на глаз и сделал то, зачем сюда пришел.

Похороны тети Джимми были первыми в жизни Чолли. Как член семьи, как тот, кто понес наибольшую утрату, он оказался в центре всеобщего внимания. Женщины вымыли дом, проветрили вещи, известили всех, кого следовало, и сшили для тети Джимми платье, похожее на свадебное, чтобы при встрече с Иисусом она выглядела как невеста. Для Чолли они нашли черный костюм, белую рубашку и галстук. Муж одной из женщин подстриг его. Чолли окружили невероятной заботой. Никто с ним не говорил; да, конечно, они обращались с ним как с ребенком, не затрагивали в разговорах серьезных тем, но зато предупреждали такие его желания, о которых он никогда не задумывался: ему готовили еду, наливали горячую воду в деревянное корыто, аккуратно складывали одежду. Во время службы ему разрешили поспать и даже отнесли в постель. Только на третий день после смерти — во время похорон — он перестал быть центром внимания. Из ближайших городов, с окрестных ферм съехались родственники тети Джимми. Приехал ее брат О. В., его жена и дети с множеством двоюродных братьев и сестер. Однако Чолли все еще был главным героем, потому что являлся «любимчиком Джимми» и «ее найденышем». Чолли нравилось, что женщины так о нем заботились, что мужчины похлопывали его по голове, и разговоры окружающих приводили его в восхищение.

— Отчего она умерла?

— От пирога Эсси.

— Да ты что!

— Да-да. Она уже поправлялась, я как раз с ней виделась за день до того. Сказала мне, что ей нужны черные нитки, чтобы что-то залатать для мальчика. Я должна была понять — это знак.

— Разумеется.

— Прямо как Эмма. Помните? Она тоже просила ниток. И умерла в тот же вечер.

— Она очень настаивала. Все время мне напоминала об этих нитках. Я ответила, что у меня дома есть нитки, но она непременно хотела новые. На следующее утро я послала за ними дочку Ли, Джун, а она в это время уже лежала мертвая. Я как раз решила занести ей нитки вместе со своими булочками. Вы же знаете, как она любила мои булочки.

— Верно, она их всегда нахваливала. Она была тебе хорошим другом.

— Я знаю. И вот мне осталось только одеться, как вдруг в дверь вбегает Салли и кричит, что она умерла, и что Чолли только что рассказал об этом мисс Элис. Меня как по голове ударили, честное слово.

— Думаю, Эсси сейчас несладко.

— Боже мой, конечно! Но я ей сказала: Господь дает и Господь забирает. Это не ее вина. У нее получаются хорошие пироги с персиками. Но она уверена, что все произошло из-за нее, и сдается мне, она права.

— Не надо ей по этому поводу так убиваться. Она делала то же, что и все мы.

— Да. Когда я заворачивала свои булочки, то подумала, что они тоже могли бы стать причиной.

— Сомневаюсь. Булочки чистые, а вот пирог ни в коем случае нельзя давать больным. Странно, что Джимми об этом не знала.

— Если и знала, то виду не подала. Хотела всем сделать приятное. Ведь вы знаете, какая она была добрая.

— Она что-нибудь оставила после себя?

— Ничего. Дом принадлежит каким-то белым из Кларксвилля.

— Неужели? Я думала, он ее.

— Может, и был когда-то. Но не теперь. Я слышала, страховые агенты уже разговаривали с ее братом.

— И сколько там получается?

— Я слышала, восемьдесят пять долларов.

— Всего-то?

— Разве этого хватит, чтобы ее похоронить?

— Не хватит конечно. Когда в прошлом году умер мой отец, это стоило сто пятьдесят. Конечно, пришлось заплатить. Теперь родня Джимми должна скинуться. Гробовщик для черных стоит недешево.

— Очень обидно. Она всю жизнь выплачивала эту страховку.

— Кому ты говоришь!

— А что насчет мальчика? Что он будет делать?

— Раз никто не знает, где мать, его заберет брат Джимми. Говорят, у него неплохой дом. Туалет внутри и все очень прилично.

— Мило. Похоже, он добрый христианин. А мальчику нужна мужская рука.