Мед и лед - Поль Констан

Однажды утром, пытаясь разглядеть срок годности на крышечке йогурта, я вдруг осознала, что этот срок превышает время жизни, отведенное Дэвиду Деннису. Эта нехватка времени повергла меня в немое отчаяние. День драмы уже был напечатан на крышечке йогурта! Отныне каждое утро я проверяла скрытое послание, которое по несколько дней могло оставаться неизменным, чтобы внезапно совершить прыжок в недосягаемое для меня будущее — словно после смерти Дэвида жизнь не должна была продолжаться. Я никому не рассказывала об этой тайне и молила Бога, чтобы Марта не напоролась взглядом на этот альманах смерти на крышечках йогурта.

Мир клюнул. Я даже не могу вспомнить газет, которые мы не открывали из страха обнаружить там фотографии Дэвида или напоминания о преступлении и обвинительный акт, изложенный особенным языком южной прессы, уверенной, что пора покончить с этим монстром. Мы даже боялись бросить взгляд на название газеты, лежащей на барной стойке, так как то, о чем пока писали внутри толстых американских еженедельников, грозило в ближайшее время появиться на первых полосах. К примеру, ужасная фотография Дэвида в фас и профиль, сделанная в полицейском участке. И тогда станет уже слишком поздно. Мои глаза не смогут оторваться от этой фотографии, сделать вид, что ничего не заметили. Мои глаза увидят ее, и я забуду настоящее, красивое лицо Дэвида Денниса.

Марта собирала остатки еды на столе, и мы шли кормить чаек. У нас появилась привычка идти пешком до заправки, где мужчина в комбинезоне и клетчатой рубашке заправлял машины и держал магазинчик для проезжавших туристов, которые покупали у него наживку и просили подсказать места с хорошим клевом. Он перебрасывался с нами парой слов о погоде или марках машин. Марта всю свою жизнь мечтала о новой машине, но могла позволить себе лишь бэушные колымаги. Она хотела японскую машину с кондиционером. Он же не советовал кондиционер.

Посреди игрушек с сюрпризом, которые хозяин заправки выставил на полках к Хеллоуину, черных картонных шляп ведьм, сахарных скелетов, тыквенных голов и маскарадных костюмов, оранжевый цвет которых напомнил мне тюремные робы, Марта рассказывала мне о жизни солдатских женщин, брошенных на произвол судьбы и обреченных изобретать свой новый мир. Это была противоположная Роузбаду сторона американской мечты, череда плачевных и жестоких историй, где люди крали друг у друга всё, вплоть до мебели, содержимого сумок и лекарств на ночном столике.

Всю жизнь отсутствие денег было для нее, как и для ее матери, неизлечимой раной. Эту рану она передала по наследству сыну, и от нее теперь он мог погибнуть. Будь у него деньги, он не позволил бы суду навязать себе адвоката, а нанял бы самого крутого, компетентного, влиятельного, с целой командой помощников, которые замяли бы это дело и пи за что не допустили бы этого возмутительного процесса. Будь у него деньги, он бы добился новой экспертизы о вскрытии, которая тут же оправдала бы его, он бы пригласил независимых экспертов провести исследование отпечатков зубов, что доказало бы его невиновность. Будь у него деньги, Дэвид был бы невиновен. А без денег нет возможности даже оспорить его вину.

Теперь же, когда Хитер Хит вложила в дело весь свой авторский гонорар, деньги перестали быть проблемой. Но если уже слишком поздно требовать дополнительной экспертизы о вскрытии, то у журналистки есть масса средств для организации экспертизы отпечатков. И поскольку я удивилась, что процедура с самого начала зависела от наличия денег, а не от закона, хотя судья утверждал обратное, Марта ответила, что отказы, полученные на неоднократные требования Дэвида, были мотивированы тем, что суд не захотел разрешить использовать необходимые кредиты.

По правде говоря, судья Эдвард никогда не отказывался от дополнительной экспертизы акта вскрытия, но он и слышать не хотел, что на это может пойти хоть один доллар налогоплательщиков. Он не запрещал, чтобы анализ отпечатков был произведен независимой лабораторией, но отмечал, что анализ ДНК, довольно дорогостоящий, уже формально доказал виновность осужденного. И у суда не было возможности тратить деньги на мелочи, которые не перевесят заключения анализа ДНК.

— Так что же, — спросила я, — всё еще возможно? Анализ отпечатков будет проведен?

— Непременно, — ответила Марта. — Это вопрос нескольких дней.

Они играют на наших нервах, а Хитер Хит играет на их нервах. В общем, кто кого. Но они уже проиграли.

Когда надежда с такой силой врывается в атмосферу горечи, она смывает все на своем пути. Волна надежды пробежала по моему телу, и у меня перехватило дыхание. Я была как воспламененное дерево, светящееся огромным факелом в ветреную погоду — ощущение настолько сильное, что я не хотела бы испытать его еще раз. У надежды неумолимая сила, которая нас воскрешает. Я смотрела на Марту и не могла понять, почему она не испытывает то же чувство, что и я, умноженное в сотни раз.

— Так значит, — воскликнула я, — он… спасен!

Она сжалась в комок, словно оставляя меньше площади для ударов, которые вот-вот посыплются на нее.

— Спасен, спасен… Кто знает, что они там еще откопают?

Опасалась ли она, что результат экспертизы станет свидетельствовать против Дэвида или, напротив, была убеждена в положительном исходе и боялась, как бы судья Эдвард не предпринял контратаки?

Сильный ветер надежды сразу ослабел. Союзный флаг, реявший над крышей автосервиса, беспомощно повис.

На всякий случай, я заметила:

— Хитер Хит этого не допустит!

28

Каждый раз мы возвращались через пляж, хотя Нэгз Хед никогда не ассоциировался у меня с пляжем. Песок был настолько перемешан ураганом, что создавалось впечатление, будто это бомбы вырыли глубокие кратеры и уничтожили все дома по обе стороны от мотеля. Мы шли по кромке воды, по песчаной полосе, утрамбованной прибоем. Я разглядывала солнечные блики на воде. Я спросила у Марты, так все же сколько свиней утонуло и если их действительно было такое огромное количество, то почему нигде не видно костей.

— Вы наслушались Розарио, — ответила Марта, — она всегда все преувеличивает! Самой большой свинарник в Поркленде действительно затопило. Смыло всех свиноматок. Пятьдесят тысяч, как писали в «Newsweek». Но трупов никто не видел.

— Так почему тогда нельзя купаться?

— Это из-за акул, они здесь просто кишат. Мы постоянно находим их «яйца» на пляже.

И она указала пальцем на маленькие черненькие мешочки, которые я сначала приняла за водоросли или непрозрачных медуз.

— Разве акулы откладывают яйца? — спросила я.

— Во всяком случае, здесь их называют «акульими яйцами».

Внезапно она замолчала, уставившись на рыбака, забрасывавшего леску. Я пыталась вспоминать, что мне известно о размножении акул, но знала я об этом не больше, чем о размножении свиней. Марта сказала, что ей показалось, будто она увидала Дэвида. Ее сердце трепетало. Руки дрожали. Впрочем, это был не он, это не мог быть он. Рыбак не был Дэвидом.

— Это лишь означает, что Дэвид похож на всех молодых людей своего возраста.

Но в первую очередь это означало то, что она начинала его забывать. Вместо лица своего сына она все чаще видела лицо Теда Банди. Та же обезоруживающая привлекательность, тот же свет в смешливо прищуренных глазах. Она думала, что не у нее одной лица, фигуры, повадки накладываются друг на друга. Она спрашивала себя, не увидел ли суд в лице Дэвида черт убийцы, которым он не был, и не приписали ли ему преступление, которого он не совершил, вместо его двойника, известного как «убийца студенток». Ей не нравилась фотография Дэвида, которую с самого начала опубликовали газеты: на этом фото он, казалось, бросал вызов миру. Она считала, что будь он не в кепке, а в галстуке, суд составил бы о нем другое мнение. И тогда не было бы ассоциаций с «убийцей студенток», о громком процессе над которым были еще свежи воспоминания. Она говорила, что будь он аккуратно причесан на пробор, то казался бы не убийцей, а сыном. Впрочем, говоря «сын», она не знала, на что равняться. Она не помнила его мягким и нежным, а знала лишь вспыльчивым и жестоким.

— Мы всегда пытаемся понять, что же упустили в воспитании детей. Так вот, я думаю, что упустила все.

И впрямь были мелочи, которых уже не исправить. Например, она одевала его в одежду, предоставленную «Искуплением», ссылаясь на то, что это была еще хорошая одежда для ежедневной носки; она вязала ему пуловеры в полоску, потому что вязание успокаивало ей нервы, а полоски казались забавными, особенно если их ширина и цвет выбирались с бухты-барахты. Теперь она так не вязала бы. Или, например, кормила его готовыми спагетти и равиоли, утверждая, что это намного здоровее, чем то, что готовила она. Теперь она тоже поступала бы по-другому.