Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

— Таких у нас много, на них нет спроса. — Приемщик поджал губы. — Двенадцать фунтов десять, — сказал он.

— Сколько вы все это храните, прежде чем продать? — спросил Марк. Ему неожиданно не захотелось расставаться с этим куском металла и лентой.

— Год.

Последние десять дней постоянных поисков работы поубавили Марку храбрости.

— Хорошо, — согласился он.

Приемщик стал выписывать квитанцию, а Марк тем временем прошел в глубину ломбарда. Найдя груду старых военных ранцев, он выбрал один из них; у стены стойка с ружьями, в основном древние «мартини» и «маузеры», ветераны бурской войны, но одно выделялось. Ложе почти не поцарапано, металл блестит гладко и маслянисто, никаких царапин или следов ржавчины. Марк взял это ружье в руки, и его привычная тяжесть пробудила множество воспоминаний. Он прогнал их. Там, куда он собирается, ему понадобится ружье, так пусть это будет хорошо знакомое оружие.

Судьба припасла здесь для него П-14, и к дьяволу воспоминания, решил он.

Он открыл затвор и в падающем через дверь свете всмотрелся в ствол. Канал ствола без повреждений, нарезка вьется мягкими спиралями, тоже без царапин и вмятин. Кто-то хорошо заботился об этом оружии.

— Сколько? — спросил он у приемщика, и глаза того за стеклами очков в стальной оправе превратились в безжизненные камешки.

— Это очень хорошая винтовка, — ответил он, — я много за нее заплатил. К ней прилагаются сто патронов.

Марк обнаружил, что изнежился в городе: через первые пять миль у него заболели ноги, а ремни оружия и ранца больно врезались в плечи.

В первую ночь он лег у костра и провалился в сон, словно его ударили дубиной, а утром сел со стоном — ноги, спина и плечи онемели.

Первое время он плелся как старик, но вот мышцы начали привыкать, и к тому времени как Марк достиг откоса и стал спускаться в прибрежную низину, он чувствовал себя уже хорошо.

Он держался подальше от Андерсленда и пересек реку в пяти милях выше по течению. Одежду, винтовку и ранец он нес на голове и вброд перебрался с одного песчаного берега на другой, обсох, лежа нагишом на солнце, растянувшись, как ящерица на камне, оделся и направился на север.

На третий день к нему вернулась привычная походка охотника, а ранец за плечами казался совсем легким. Идти было трудно, складки местности заставляли то подниматься, то спускаться, заставляя напрягать все мышцы, а из-за густого колючего кустарника постоянно приходилось петлять, теряя время и почти удваивая расстояние от одной точки до другой. К тому же трава высохла и была полна семян. Семена эти, острые, как копья, легко проникали в шерстяные носки и впивались в тело. Каждые полчаса приходилось останавливаться и вытряхивать их, и тем не менее Марк проходил по тридцать миль в день. В сумерках он пересек еще один из бесконечных хребтов высокогорья.

Ворота Чаки вдалеке почти сливались с вечерними облаками.

Заночевал он, расстелив одеяло на голой земле под колючей акацией, поужинал при свете костра сушеной говядиной и кукурузной кашей; ветки акации горели характерным белым пламенем и благоухали.

Генерал Шон Кортни стоял у тяжелого буфета из тика с его ярусами зеркал и рядами серебряных тарелок. В одной руке он держал вилку с ручкой из слоновой кости, в другой — шеффилдский нож.

Этим ножом он размахивал, подчеркивая свои мысли, когда обращался к сидевшим за столом почетным гостям.

— Я читал весь день, не смог уснуть и читал до полуночи. Поверьте мне, Ян, это выдающаяся работа. Исключительное по объему материала исследование.

— С нетерпением жду возможности прочесть, — ответил премьер-министр, кивая автору работы, о которой шла речь.

— Книга еще в рукописи. Я не вполне доволен, кое-что следует подправить.

Шон вспомнил о мясе и пятью привычными движениями ножа отрезал пять кусков розовой говядины с слоем желтого жира — по куску каждому из присутствующих.

Вилкой он положил куски на фарфоровую тарелку, и слуга-зулус в широком белом одеянии и красной феске, напоминающей почтовый ящик, поставленный на попа, отнес тарелку к месту Шона во главе стола.

Шон положил нож, вытер руки льняной салфеткой, пошел за слугой и занял свое место.

— Мы надеемся, что вы напишете короткое предисловие к этой книге, — сказал Шон, поднимая хрустальный бокал со сверкающим красным вином, и премьер-министр Ян Кристиан Сматс почти по-птичьи наклонил голову, сидящую на узких плечах. Он был небольшого роста, и его лежащие на столе руки казались хрупкими; он походил на философа или ученого, и это впечатление усиливала аккуратная остроконечная борода.

Но в то, что он такой маленький, верилось с трудом. В нем чувствовались огромная жизненная сила и властность, которым противоречил высокий тонкий голос, когда он ответил:

— Мало что доставит мне равное удовольствие. Вы оказываете мне честь. Он словно стал массивнее в своем кресле, так велико было его воздействие на окружающих.

— Честь оказываете вы мне, — серьезно ответил полковник Гаррик Кортни, сидевший на противоположной стороне стола, и слегка поклонился.

Шон с любовью смотрел на брата. «Бедный Гаррик», — подумал он и почувствовал укол вины. Казалось привычным думать о нем так. Сейчас он стар и хрупок, сутул, сед и как-то высох, так что кажется меньше даже сидящего напротив него маленького человека.

— Название уже есть? — спросил Ян Сматс.

— Я думаю назвать книгу «Молодые орлы». Надеюсь, вы не сочтете такое название слишком мелодраматичным для истории Королевских военно-воздушных сил.

— Ни в коем случае, — ответил Сматс. — Я нахожу его превосходным.

«Бедный Гаррик», — снова подумал Шон. После гибели Майкла только книга заполняла ужасную пустоту, оставленную этой потерей; но и книга не помешала Гаррику постареть. Конечно, книга — это память о Майкле, дань большой любви.

«Посвящается капитану Майклу Кортни, кавалеру ордена „За летные боевые заслуги“, одному их тех молодых орлов, которые больше никогда не полетят».

Шон почувствовал, как оживает его собственное горе, и с видимым усилием подавил его.

Жена заметила это усилие и с другого края стола нашла его глаза своими. «Как хорошо она изучила меня за эти годы, как верно умеет читать мои чувства», — подумал Шон. Руфь сочувственно улыбнулась и увидела, как он отозвался: широкие плечи распрямились, заросший подбородок стал тверже, и Шон улыбнулся ей в ответ.

Она искусно изменила настроение собравшихся.

— Генерал Сматс обещал сегодня пройтись со мной по саду, Гаррик, и посоветовать, где посадить протеи, которые он принес со Столовой горы. Вы ведь тоже опытный ботаник. Не хотите присоединиться к нам?

— Как я уже предупредил вас, моя дорогая Руфь, — сказал Ян Сматс своим негромким, но властным голосом, — я не слишком рассчитываю, что они примутся.

— Разве что рядом с лавандой, если мы найдем подходящее прохладное и сухое место, — вставил Гаррик, и сразу началось оживленное обсуждение, вызванное Руфью так искусно, словно она вообще не вмешивалась.

Шон остановился на пороге своего кабинета и долгим любовным взглядом обвел комнату. В это святилище он неизменно входил с большим удовольствием.

Стеклянная дверь открывалась на клумбы с цветами и дымчатые струи фонтанов, но толстые стены сохраняли в этой комнате прохладу даже в жаркий летний полдень.

Шон подошел к столу, темному, полированному, массивному, который блестел даже в полутьме, и сел во вращающееся кресло, чувствуя, как растягивается под его тяжестью кожа обивки.

Сегодняшняя почта была аккуратно сложена на серебряном подносе справа, и при виде этой стопки он вздохнул. Хотя старший клерк в его городской конторе тщательно отбирал почту, генерала ждало не меньше ста конвертов.

Он оттягивал момент, чуть поворачивая кресло и разглядывая кабинет. Трудно поверить, что он создан и обставлен женщиной. Эта женщина должна очень любить и хорошо знать мужа, чтобы предугадывать малейшие его желания и капризы.