Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Когда в сумерках они медленно возвращались в город, она гордо сидела рядом с ним на широком кожаном сиденье и в ней чувствовалось что-то новое, новая уверенность, как будто за несколько коротких часов она из ребенка превратилась во взрослую женщину.

Марк испытывал к ней глубокое чувство. Ему хотелось защищать ее, сберечь ее доброту и милоту, не допустить к ней несчастья и порчу. На миг он пожалел, что Марион не смогла утолить безумные желания его плоти, и что сам он не сумел провести ее сквозь бурю таким же темпом. Может, это еще придет, может, они и в этом найдут дорогу друг к другу, а если нет — пусть, не страшно. Важно другое — чувство ответственности за эту женщину: она отдала ему всю себя без остатка, и теперь его долг ответить ей той же мерой, защищать и беречь ее.

— Марион, ты выйдешь за меня? — негромко спросил он, и она тихо заплакала, неспособная говорить, только энергично кивая сквозь слезы.

Сестра Марион, Линетт, была замужем за молодым юристом из Ледибурга, и в тот вечер они засиделись допоздна, обсуждая предстоящее обручение.

— Папа не даст разрешения, пока тебе не исполнится двадцать один год. Ты ведь знаешь, сколько пришлось ждать нам с Питером.

Питер Боутс, серьезный молодой человек, с умным видом кивнул и осторожно сложил вместе кончики пальцев. У него редкие, рыжеватые волосы, и он положительный и уравновешенный, как судья в алой мантии.

— Несколько лет ожидания вам не повредят.

— Лет? — взвыла Марион.

— Тебе всего девятнадцать, — напомнил Питер. — Марку нужно заработать, чтобы взять на себя ответственность за семью.

— Я тоже могу работать, — горячо вмешалась Марион.

— Так все говорят, — со знанием дела покачал головой Питер. — Но не пройдет и двух месяцев, как начинают ждать ребенка.

— Питер! — вмешалась его жена, но он спокойно продолжал:

— А каковы твои перспективы, Марк? Отец Марион захочет это знать.

Марк не ожидал, что от него потребуют отчета о делах; в данный момент он даже не был уверен, сколько точно у него денег: сорок два фунта двенадцать шиллингов или семь шиллингов шесть пенсов.

На следующее утро он посадил друзей в Ледибургский поезд; они с Марион обнялись и обещали писать ежедневно; она сказала, что будет складывать его письма в нижний ящик своего шкафа и постарается перебороть предубеждение отца против ранних браков. Возвращаясь с вокзала, Марк почему-то вспомнил весеннее утро во Франции, когда с передовой отправлялся в резерв, и плечи его сами собой развернулись, шаг убыстрился и снова стал пружинистым и гибким. Он ушел с передовой и уцелел — вот все, о чем он мог думать в эту минуту.

Дики Лэнком сидел, взгромоздив небрежно скрещенные ноги в лакированных ботинках на стол. Он поднял голову от газеты; в другой руке он держал чашку с чаем, изящно отставив мизинец.

— Привет возвращающемуся герою; его оружие устало висит через плечо…

— Перестань, Дики!

— …колени ослабли, глаза налиты кровью, лоб нахмурен.

— Есть заказы? — серьезно спросил Марк.

— А, мозг гиганта обратился к хлебу насущному?

Марк быстро пролистал ожидавшую его стопку сообщений.

— Излишек любви, утомление страстью или просто половое похмелье.

— Что это? Не могу разобрать почерк.

Марк сосредоточился на чтении.

— Попомни мои слова, Марк: эта молодая женщина из тех, что стремятся высиживать яйца. Стоит тебе на десять минут отвернуться, и она уже совьет на ближайшем дереве гнездо.

— Брось, Дики.

— Вот именно: брось, старина, не то наплодишь щенят и заселишь ими все окрестности.

Дики преувеличенно содрогнулся.

— Никогда не езди в машине с закрытым кузовом, если можешь водить спортивную модель, старина. Кстати, это мне кое о чем напомнило. — Он бросил газету и достал из жилетного кармана часы. — У меня важный клиент. — Он взглянул на свои блестящие ботинки, провел по ним носовым платком, встал, надел шляпу и подмигнул Марку. — Ее муж на неделю уехал из города. Карауль крепость, старина, теперь моя очередь. — Он вышел из конторы в демонстрационный зал и тут же с выражением ужаса на лице появился снова. — Боже, клиенты! Займись ими, Марк, мальчик мой, а я выйду через черный ход.

И он исчез, оставив после себя только слабый запах бриллиантина.

У разбитого зеркала возле окна Марк проверил, хорошо ли повязан галстук, и, привычно улыбаясь, направился к двери, но на пороге остановился, словно наткнулся на натянутую цепь.

Застыв, он слушал: сосредоточенно, как дикая газель, слушал всеми фибрами души и каждым нервом, вслушивался в звуки такой пронзительной красоты, что, казалось, у него остановилось сердце. Это продолжалось всего несколько секунд, но еще много времени спустя звук этот дрожал в воздухе, и только тогда сердце Марка снова забилось, сильно ударяясь о ребра.

Этим звуком был женский смех. Воздух вокруг Марка как будто сгустился, превратившись в мед, потому что Марк с трудом переставлял ноги, двигаясь вперед, и ему требовались физические усилия, чтобы набирать этот воздух в легкие.

От входа он осмотрел демонстрационный зал. В центре стояла последняя модель «кадиллака», рядом с ней — двое.

Мужчина взглянул на Марка и оставил только впечатление массивной, высокой фигуры, одетой в темный костюм. Девушка за ним была изящной, почти воздушной; казалось, она плывет, легкая и прекрасная, как колибри на невидимых крыльях.

Земля под ногами Марка качнулась, когда он взглянул на нее.

Девушка откинула голову, глядя на мужчину. На длинной гладкой шее изящно сидела маленькая головка с огромными темными глазами и смеющимся ртом, с мелкими, ровными белыми зубами за розовыми губами, с высоким открытым лбом, бледным и широким над запоминающимися глазами, и все это венчала невероятная шапка густых блестящих волос, таких темных, что их локоны казались вырезанными из эбенового дерева.

Она снова засмеялась — весело и звонко — и поднесла к лицу мужчины руку, узкую, с длинными заостренными пальцами, сильную и уверенную, и Марк понял, что его первое впечатление было ошибочно.

Девушка мала только по сравнению с мужчиной, и ее фигура усиливала эту иллюзию. Теперь Марк видел, что на самом деле она высокая, но грациозная, как стебель папируса на ветру, тонкая и стройная, с узкой талией и длинными ногами под легкой летящей тканью юбки.

Кончиками пальцев она провела по подбородку мужчины, наклонила голову на длинной лебединой шее, и ее красота стала почти непереносимой. В больших глазах светилась любовь, мягкие губы тоже были полны любви.

— О папа, ты такой старомодный… ворчливый старый медведь!

Она легко, как балерина, отвернулась от него, приняла преувеличенно драматичную позу около огромной сверкающей машины и заговорила с комичным французским акцентом:

— Regarde! Mon cher papa, c’est tres chic[47]…

Мужчина проворчал:

— Не доверяю я этим модным французским машинам. По мне лучше «роллсы».

— «Роллсы»? — воскликнула девушка, подчеркнуто надув губы. — Они такие медлительные, такие старомодные! Дорогой папочка, на дворе двадцатый век, не забывай! — И тут же поникла, как увядающая роза. — Как я буду смотреть в глаза подругам, если ты заставишь меня ездить в таком большом, мрачном гробу?

В это мгновение она увидела Марка в дверях зала; ее манеры сразу изменились, посадка головы и осанка, выражение рта и губ — вместо шута появилась леди.

— Папа, — сказала она негромким «воспитанным» голосом, холодно оглядывая Марка с головы до ног, — по-моему, появился продавец.

Она повернулась, и у Марка снова дрогнуло сердце от движения ее бедер под тканью юбки. Она быстро обошла «кадиллак», спокойно, отчужденно, больше не глядя на него, и он впервые увидел вызывающие движения ее маленьких круглых ягодиц.

Марк смотрел на нее как зачарованный. Он никогда не видел ничего прекраснее, ничего привлекательнее.

Мужчина повернулся и сердито посмотрел на него. Девушка дразнила его не зря: он казался библейским старцем. Худая высоченная фигура с широкими, как перекладина виселицы, плечами, с большой величественной головой, размер которой подчеркивали слегка кривой нос и густая борода с проседью.