Графиня де Монсоро - Александр Дюма

— Если с нашими врагами это случится, государь, мы перережем себе горло у подножия их эшафота.

Генрих долго молчал, потом вскинул свои черные глаза и сказал:

— В добрый час. Вот оно, славное и храброе дворянство!.. Что ж, если Господь не благословит дело, которое защищают такие люди!..

— Не безбожничай… не богохульствуй, — торжественно провозгласил Шико, встав с постели и направляясь к королю. — Боже мой! Какие благородные сердца! Ну, сделай же то, чего они хотят; ты слышишь, мой господин? Давай назначь этим молодым людям день для поединка: займись своим делом, вместо того чтобы поучать Всевышнего, в чем состоит его долг.

— Ах, Боже мой! Боже мой! — прошептал Генрих.

— Государь, мы молим вас об этом, — сказали четверо молодых людей, склонив голову и опускаясь на колени.

— Хорошо, будь по-вашему. И верно: Бог справедлив, он должен даровать вам победу. Впрочем, мы и сами сумеем подготовить ее, разумно и по-христиански. Дорогие друзья, вспомните, что Жарнак всегда обязательно исповедовался и причащался перед поединком. Ла-Шатеньерэ великолепно владел шпагой, но он перед поединком искал забвения в пирах, празднествах, отправлялся к женщинам. Какой омерзительный грех! Короче, он искушал Бога, который, быть может, радовался его молодости, красоте, силе и хотел спасти ему жизнь. И вот Жарнак убил противника. Послушайте, мы исповедуемся и причастимся. Если бы у меня было время, я послал бы ваши шпаги в Рим, чтобы их благословил его святейшество. Но у нас есть рака святой Женевьевы, она стоит самых лучших реликвий. Попостимся вместе, умертвим свою плоть, отпразднуем великий день Святых даров, а наутро…

— О! Государь, спасибо, спасибо! — вскричали молодые люди. — Значит, через неделю.

И они бросились в объятия короля, который еще раз прижал их к сердцу и, проливая слезы, удалился в свою молельню.

— Условия нашего поединка уже составлены, — сказал Келюс, — остается только вписать в них день и час. Пиши, Можирон, на этом столе… и пером короля, пиши: “В день после праздника Святых даров”.

— Готово, — сказал Можирон. — Кто будет герольдом и отнесет это письмо?

— Я, если вы пожелаете, — сказал Шико, подходя. — Только я хочу дать вам совет, малыши. Его величество говорит о посте, умерщвлении плоти, раке святой Женевьевы… Все это великолепно во исполнение обета — после победы, но я считаю, что до победы вам будет полезнее хорошая еда, доброе вино, восьмичасовой сон в полном одиночестве, в дневное или ночное время. Ничто не сообщает руке такой гибкости и силы, как трехчасовое пребывание за столом, коли не напиваешься допьяна, разумеется. В том же, что касается любви, я, в общем, поддерживаю короля. Слишком уж она разнеживает, и будет лучше, если вы от нее воздержитесь.

— Браво, Шико! — дружно воскликнули молодые люди.

— Прощайте, мои львята, — ответил гасконец, — я отправляюсь во дворец Бюсси.

Он сделал три шага и вернулся назад.

— Кстати, — сказал он, — не покидайте короля в прекрасный день праздника Святых даров. Не уезжайте за город; оставайтесь в Лувре, как горстка паладинов. Договорились? Да? Тогда я ухожу выполнять ваше поручение.

И Шико раздвинул циркуль своих длиннющих ног и исчез с письмом в руке.

XLVI

ПРАЗДНИК СВЯТЫХ ДАРОВ

В эту неделю события назревали, как в безветренную и знойную летнюю пору в небесных глубинах назревает гроза.

Монсоро, снова поднявшийся на ноги после суток лихорадки, стал сам подстерегать похитителя своей чести. Но, никого не обнаружив, он еще крепче прежнего уверовал в лицемерие герцога Анжуйского и его дурные намерения относительно Дианы.

Бюсси не прекратил дневных посещений дома главного ловчего. Однако, предупрежденный Одуэном о постоянных засадах, которые устраивал выздоравливающий граф, он воздерживался от ночных визитов через окно.

Шико делил свое время надвое.

Половину времени он проводил, почти безотлучно, со своим возлюбленным господином, Генрихом Валуа, оберегая его, как мать оберегает ребенка.

Другую половину он уделял своему задушевному другу Горанфло, которого неделю назад с большим трудом уговорил возвратиться в келью и сам препроводил в монастырь, где аббат, мессир Жозеф Фулон, оказал королевскому шуту самый теплый прием.

Во время первого визита Шико в монастырь было много говорено о благочестии короля, и приор казался сверх всякой меры признательным его величеству за честь, которую тот сделал аббатству своим посещением.

Честь эта даже превзошла все первоначальные ожидания: Генрих по просьбе почтенного аббата согласился провести в уединении в монастыре целые сутки.

Аббат все еще не мог поверить своему счастью, но Шико утвердил Жозефа Фулона в его надеждах. И поскольку было известно, что король прислушивается к словам своего шута, обитатели монастыря просили Шико снова наведаться к ним в гости, и тот обещал это сделать.

Горанфло вырос в глазах монахов на десять локтей. Ведь именно ему удалось так ловко втереться в полное доверие к Шико. Даже столь тонкий политик, как Макиавелли, не сделал бы это лучше.

Приглашенный наведываться, Шико всегда приносил с собой — в карманах, под плащом, за голенищем — бутылки с самыми редкими и изысканными винами, поэтому брат Горанфло принимал его еще лучше, чем мессир Жозеф Фулон.

Шико на целые часы запирался в келье монаха, разделяя с ним, если говорить в общих чертах, его ученые труды и молитвенные экстазы. За три дня до праздника Святых даров он даже провел в монастыре всю ночь напролет, после чего по аббатству пронесся слух, что Горанфло уговорил Шико постричься в монахи.

Что до короля, то он в эти дни давал уроки фехтования своим друзьям, изобретая вместе с ними новые удары и стараясь в особенности упражнять д’Эпернона, которому судьба дала такого опасного противника и который ожидал решительного дня с заметным волнением.

Всякий, кто прошел бы ночью, в определенные часы, по улицам, встретил бы в квартале св. Женевьевы странных монахов, уже описанных нами в первых главах и смахивавших больше на рейтаров, чем на чернецов.

И, наконец, чтобы дополнить нашу картину, мы могли бы добавить, что дворец Гизов стал одновременно и самым загадочным, и самым беспокойным обиталищем, какое только можно себе представить. Снаружи он казался совершенно безлюдным, но внутри был густо населен. Каждый вечер в большом зале, после того как все занавеси на окнах были тщательно задернуты, начинались тайные сборища. Этим сходкам предшествовали обеды, на них приглашались только мужчины, и тем не менее обеды возглавляла госпожа де Монпансье.