Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

покраснела, смутившись от внезапно наступившей тишины. Леди Ловелл сказала не более всем известного, - настоящей причиной упрямства Дикона являлась смущенность Анны. Тогда почему Френсису необходимо бросать на нее еще один из арсенала его неодобрительных взоров, а другим делать вид, что все их внимание всецело поглощено музыкой?

Она вздохнула, начав возиться с кольцами. Анне Ловелл совсем не было уютно с этими людьми. Они приходились друзьями Френсису, но не ей, и юная леди не могла удержаться от подозрений их в презрении к ней по причине преданности семейства Фитцхью Ланкастерам. Френсис утверждал, что это не правда, но разве он не обязан был так говорить? А сейчас супруг точно должен упрекать ее за затруднения, доставленные кузине Анне. Миссис Ловелл ответила молодому мужу косым наполовину сожалеющим, наполовину умоляющим взглядом и снова вздохнула. Временами ему было так сложно угодить.

Рядом с постелью все еще горели свечи, но Анна лежала в темноте, задернутый прикроватный полог из триполитанского шелка прекрасно отражал отблески их пламени. Она услышала удаляющиеся шаги Вероники и, как только дверь отворилась, донесшийся из прилегающей комнаты звук мужских голосов. Далее в покоях появились телохранители ее мужа, направившиеся в гардеробную и внесшие умывальные чаши с теплой настоянной на травах водой, указывая в процессе действия домашним слугам сильнее на ночь разжечь камин.

Анна тихо лежала, прислушиваясь. Треск, приглушенный смех, она различила голос Ричарда, тихие и добродушные упреки. Глубже забравшись в кровать, девушка поежилась, простыни были гладкими, как шелк и холодящими кожу, подобно льду. Анна воспротивилась искушению свернуться и, напротив, заставила себя вытянуться, дабы немного нагреть постель для Ричарда.

Когда он отдернул полог, девушка увидела, что свечи погасли, и единственно оставшееся освещение исходит от камина. Анна немного опасалась первых минут в общей постели, предчувствуя появление неловкости, но успокоилась, так ее и не встретив. Ричард привлек новобрачную к себе, привычно обняв, будто они делили ложе месяцами. Так же как и их взаимные ласки на протяжение недель перед отъездом в Шен, это являлось для Анны полной неожиданностью, и она испытывала некоторую робость от чувства его обнаженного тела рядом с ней. Тем не менее, Ричард проявлял необходимую нежность, готовность успокоить ее, и когда он начал изучать Анну, то делал это неспешно, словно не было в их соединении никакой срочности, что также снимало волнение.

Она стала медленно расслабляться, только сейчас Анна могла позволить себе признать, насколько сильно владело ей напряжение. Все понятно - проблема заключалась в проклятых воспоминаниях, что Роб невольно вытащил на поверхность. Также понятно, что она была дурочкой, разрешив им иметь какое-то значение. Просто...просто она так хотела порадовать его, сделать счастливым. Так хотела, что чувствовала из-за этого боль. Казалась нестерпимой мысль разочаровать его, ни разу и никоим образом.

'Я очень хочу стать тебе хорошей женой', - прошептала Анна с настойчивостью, заставившей Ричарда поднять голову от ее груди. В мерцающих бликах огня она могла различить только вопросительно нежную улыбку, вызванную на его губах произнесенными словами.

'Не имею настолько далеко простирающихся претензий', - рассмеявшись, сказал Ричард. Анна погладила его по волосам и пальцами провела неровную дорожку по шраму, идущему от запястья до локтя, цене, заплаченной им за лавры лично выигранного сражения при Барнете. Повернув голову, она приложила губы к его локтевой впадине, внезапно увидев высветленные солнцем монастыри Серна и снова ощутив пронимающий до костей озноб, который охватил ее при словах Сомерсета о ране, полученной Ричардом в бою. Тот день был во многих отношениях худшим в жизни Анны. Никогда не чувствовала она себя столь одинокой и покинутой. Дочь погибшего бунтовщика и постылая супруга. Никогда Ричард не казался дальше, чем тогда, в минуту разговора с Сомерсетом на апрельском солнце...За исключением, возможно, памятного декабрьского дня во Франции, дня ее бракосочетания с Эдуардом Ланкастером.

Дева Мария! Что висит на ней, заставляя думать об этом сейчас? Анна резко сделала вдох, вынудив Ричарда тут же воскликнуть: 'Анна? Любимая, я был слишком груб?' 'Нет...нет. Ричард, я люблю тебя...Люблю, клянусь, люблю!' 'Ты говоришь это так, будто подозреваешь, что я сомневаюсь в тебе, любимая!' Не зная, как ответить, Анна еще ближе прижалась к нему. Он целовал ее шею, губы, волосы, сделал ладони чашечками для ласкаемой груди, поглаживал нежную поверхность внутренней части бедер. Она держалась за него, словно они оказались на пугающей морской волне, и только Ричард мог удержать ее над водой. Девушка называла его 'любимым' и 'дорогим', охотно двигаясь и предоставляя тело ласкам, одновременно борясь с нарастающим чувством отчаяния и заброшенности, наступления которого она больше всего боялась: чувством предательства со стороны своей собственной плоти. Она ничего не ощущала. Ничего.

Напрасно, Анна пыталась захотеть ответить на поцелуи Ричарда, разделить испытываемую им страсть. Не получилось. Никогда ее мысли не были так далеки и отстранены, будто она наблюдала, как он любит чье-то чужое тело. Анна любила его, любила чрезвычайно сильно. Тогда, что с ней не в порядке? Почему она не способна чувствовать то, что должна, что чувствовала бы любая другая женщина? Раньше Ричард вызывал у нее эти ощущения, почему их нет сейчас, когда они имеют первостепенное значение? И как ей скрыть от него происходящее? Ланкастер возненавидел Анну за холодность, но Ричард испытает боль...чудовищную боль.

Когда все закончилось, и они тихо лежали, обнявшись, Анна отвернула голову в сторону, чтобы Ричард не заметил дрожащих на ее ресницах слез. Краткий миг показался девушке нескончаемым, не раздавалось ни единого звука, кроме замедляющегося ритма его дыхания и предательской дрожи в дыхании Анны. Она выдала себя, конечно же, выдала. Попытка совладать с собой оказалась столь убогой, что в момент проникновения Анна почувствовала вспышку прежнего страха и не зависящее от ее воли помертвение, достаточные, дабы сделать его вхождение неожиданно трудным. Да, Ричард знал, должен был.

Она закрыла глаза, пряча слезы. Он проявил столько терпения и заботы, лишь бы не причинить ей боль. И все эти усилия пошли прахом, - изумление перед происшедшим никуда не уходило. Первоначальное неудобство почти сразу миновало. Стоило Ричарду дать ее телу время приспособиться к нему, привыкнуть к