История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II - Коллектив авторов

Русская эмиграция и многие иные православные церкви еще при жизни почитали архиепископа Иоанна святым, за его искренность, полную нестяжательность, прозорливость и неустанное служение ближнему. 2 июля 1994 г. Русская Церковь Заграницей причислила архиепископа Иоанна к лику святых. На Синоде Русской Православной Церкви Московского Патриархата 23–27 июня 2008 г. святитель Иоанн был провозглашен общерусским святым.

Вынужденный покинуть Сремские Карловцы после установления в Югославии коммунистического режима Архиерейский Синод Русской Зарубежной Церкви, продолжил свою деятельность в 1946 г. в Мюнхене под руководством митрополита Анастасия (Грибановского). В это время в его юрисдикцию вошла группа иерархов Автономной Украинской и Белорусской Церквей, которые покинули свои епархии на территории СССР в связи с наступлением советской армии. Лишившись своих многочисленных приходов на Балканах и в Китае, Русская Православная Церковь Заграницей оказалась перед необходимостью окормлять около 300 тыс. перемещённых лиц из числа бывших советских граждан, находившихся в западных секторах оккупированной союзниками Германии. По мере их дальнейшего переселения в страны Северной и Южной Америки и Австралию Русская Зарубежная Церковь стала увеличивать число своих приходов в этих странах. В 1950 г. Архиерейский Синод РПЦЗ переехал из Мюнхена в Нью-Йорк на Манхэттен, где князь Белосельский-Белозерский подарил Синоду особняк.

В 1940-е гг. на территории США продолжала осуществлять свою деятельность Американская митрополия, возникшая на основе Алеутской и Северо-Американской епархии Русской Православной Церкви, и с 1936 г. на правах автономного округа формально входившая в состав Русской Православной Церкви Заграницей. В 1946 г. церковный собор в Кливленде объявил как о выходе Американской митрополии из подчинения Зарубежному Синоду, так и о сохранении полной административной независимости от Московской Патриархии, ещё в 1935 г. запретившей в священнослужении митрополита всей Америки и Канады Феофила (Пашковского) и подведомственное ему духовенство. Это решение Кливлендского собора по существу предопределило дальнейший курс церковной иерархии Американской митрополии (насчитывавшей тогда около 500 приходов) на создание Автокефальной Православной Церкви в Америке, который заметно усилился после 1950 г., когда скончавшегося митрополита Феофила сменил на предстоятельской кафедре митрополит Леонтий (Туркевич).

При всех своих междоусобных юрисдикционных конфликтах Западно-Европейский Экзархат Константинопольского Патриархата, Русская Православная Церковь Заграницей и Православная Церковь в Америке (официально называвшаяся тогда Русско-Православная Греко-Кафолическая Северо-Американская митрополия) продолжали в послевоенные годы осуществлять плодотворную пастырскую деятельность среди почти двухмиллионной русской диаспоры. При этом внёсший наибольший вклад в православное богословие ХХ в. Западно-Европейский Экзархат, строго сохранявшая традицию русского церковного, прежде всего монашеского, благочестия Русская Зарубежная Церковь и обращённая в своём свидетельстве о Православии к инославному миру Православная Церковь в Америке всегда глубоко ощущали свою духовную и культурную связь с гонимой Православной Церковью в России. В 1940-е гг., когда смягчившиеся церковные гонения стали совмещаться в политике коммунистического режима с пропагандистским использованием до конца не уничтоженной Православной Церкви, представители всех трёх церковных юрисдикций Русского Зарубежья были готовы не только подвергать критике (порой, не всегда справедливой) лишённую свободы действий православную церковную иерархию в СССР, но и в меру своих возможностей содействовать сохранению и развитию церковной жизни гонимых и бесправных русских православных христиан.

Вторая половина 1940-х гг. стала временем увеличения в дальнем Зарубежье числа приходов Московской Патриархии, когда к созданному в 1933 г. под управлением митрополита Вениамина (Федченкова) Северо-Американскому Экзархату в 1946 г. прибавился Западно-Европейский Экзархат Московского Патриархата, возглавлявшийся митрополитом Серафимом (Лукьяновым). В то же время образованный в Северо-Восточном Китае в 1946 г. под руководством митрополита Нестора (Анисимова) Восточный Экзархат прекратил своё существование под давлением коммунистических властей Китая в 1955 г. Однако значение приходов Московской Патриархии в церковной жизни Русского Зарубежья в это время ещё не могло проявиться ощутимым образом.

М.В. Шкаровский. История русской церковной эмиграции. СПб.: Алетейя, 2009.

4.3.21. Антикоммунистические движения в Зарубежной России

Среди беженцев в Европе в первые же месяцы холодной войны началось политическое оживление. Отпала опасность репатриации, и отношения между Западом и СССР обострились так, что сделали антикоммунистический опыт эмигрантов востребованным. Но политическая деятельность русской эмиграции в этот период стала полной противоположностью богатой, многообразной и ценной для всего мира культуре Русского Зарубежья. Она вызывала разочарование и в самой русской среде и в большинстве стран, приютивших изгнанников.

Вторая мировая война внесла глубокие изменения в облик и состав российской эмиграции. Большинство довоенных политических организаций просто исчезли или численно сократились до микроскопических размеров. Прекратил существовать как всезарубежное объединение РОВС. В целом сохранились отдельные монархические группы и осколки былого левого лагеря вокруг «Социалистического Вестника» и Лиги борьбы за народную свободу. Но, самое главное – изменился духовно-политический строй эмиграции.

Вторая волна принесла не только опыт «подсоветской» жизни, энергию борьбы и молодость – она принесла с собой в Зарубежье и те глубокие болезни, которыми коммунизм и террор заразили русское общество на родине. Души новых изгнанников были искажены многими недугами. Первым из них был дух идеологизма. Всесильность коммунистов в СССР на уровне подсознания убеждала, что идеологию можно победить только идеологией. То, что для самих большевиков коммунистическая доктрина давным-давно перестала быть непререкаемым догматом, а превратилась в оружие пропаганды, в средство для удержания власти «любой ценой», понимали плохо. Эмигранты неустанно разрабатывали антикоммунистические теории, но вокруг каждой из этих теорий складывался только небольшой круг единомышленников, непримиримых не только к большевизму, но и к сторонникам иных антибольшевицких идеологий. Смещение буквально на несколько градусов на политической шкале делало русских людей не только разными сторонами политической дискуссии, но и личными врагами.

В этом состоял второй советский недуг – нетерпимость к инакомыслию. Тоталитарный строй сознания, закрытость к относительной правоте иного мнения, трезвость в отношении ограниченности твоих собственных убеждений – все эти непременные условия здорового человеческого сотрудничества были развеяны ветром большевизма в душах подсоветских людей. Оставались жесткость и нетерпимость.

Эта жесткость и нетерпимость проистекала из третьего недуга – потери веры и здоровой религиозной интуиции. Изгнанники второй волны совершенно не были богоборцами, многие из них на умозрительном уровне соглашались с необходимостью и полезностью присутствия веры в жизни, но сами утратили церковность, христианское сознание. Даже в тех случаях, когда вера сохранялась или возвращалась, она возвращалась на уровне православно-русского (для русских людей) церковного обряда, принадлежности «своей» общине. Глубокой умной веры, нравственной христианской рефлексии, характерной для большинства общественных деятелей первой волны – Струве, Бердяева, Лосского, Левицкого, – в них не было. Их советское образование и жизнь были внецерковными и уж, тем более, – вне богословскими.

Отсюда вытекал следующий недуг – уникальность, бесценность человеческой личности, не сводимой ни к каким земным корпорациям – класса, нации и т. п. – многими эмигрантами второй волны плохо сознавалась. Большевицкий классовый подход, равно как и европейский национализм, отравили их духом главенства общих интересов над частными, представлением о человеке, как о средстве для реализации политической доктрины, а не о доктрине, как средстве для освобождения человека. В пределе целью виделось не столько общество свободных людей, сколько общество, «правильно» организованное на основании той или иной идеи – социалистической, имперской, монархической у русских, националистической – у иных народов России. Мертвящий дух большевицкого тоталитаризма очень ощущался в этом подсознательном подходе к человеку как к средству для обретения «светлого будущего»