Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Что же касается самого приказа, то Молотов предложил расценить его как «контрреволюционное выступление, провокационный акт» и потому «предать его уничтожению»[2039]. Большевики уже фактически сформулировали свою позицию, которая вскоре будет звучать как «никакой поддержки Временному правительству». Другой большевик — страховой работник Савинов предложил немедленно арестовать Родзянко.

Выступавшие после него — Б. Богданов, Эрлих и сам Чхеидзе — также согласились с «контрреволюционным характером» приказа, но предложили Родзянко все-таки оставить на свободе. Однако Чхеидзе распорядился, чтобы ни одна винтовка у рабочих и солдат не была отобрана и чтобы контрреволюционные офицеры подвергались аресту[2040]. Между Советом и Временным комитетом произошел первый острый публичный конфликт, которых будет еще очень много.

В самый разгар прений по поводу приказа Родзянко около здания раздалась пулеметная стрельба. Паника, люди в страхе бросились к двери, кто-то начинал бить окна, чтобы прыгать в сад. Крики: «Народную власть расстреливают!» Стрельба прекратилась, и президиуму с преогромным трудом удалось угомонить делегатов. Выяснилось, что какая-то караульная часть просто проверяла свой пулемет.

Заседание Совета продолжалось. Вносились предложения о воззваниях к народу и офицерству; представители продовольственной комиссии доложили о положении с хлебом и без обсуждений получили все испрашиваемые полномочия. Не прошло только одно решение — возобновление движения трамваев единодушно признано преждевременным. Воистину Совет, да и вся страна, освобождаясь от «оков самодержавия», быстро возвращались к своему исконному укладу, начиная походить на казачью вольницу, на огромный вечевой сход.

После заседания Совета вновь собрался его Исполком, но уже не в прежнем закутке за занавеской, а в другой, более просторной комнате с двумя выходами и длинным столом посередине, где прежде заседала финансовая комиссия Думы. За столом появилось и несколько других персонажей, неизвестно как туда попавших во исполнение решения Совета об укреплении его «лицами левого направления». Вновь нескончаемым потоком и в полной суматохе обсуждались вопросы «обороны революции».

А тем временем бюро ЦК большевиков организовало в помещении Совета свой «явочный стол», за которым уже сидел первый секретарь легального ЦК — Елена Стасова. «Там меня увидел В. М. Молотов и дал мне поручение встречать всех большевиков, возвращавшихся из ссылки, и регистрировать их, — вспоминала Стасова. — …Быть секретарем в то время — это значило быть человеком «на все руки». В мои обязанности входило: во-первых, прием товарищей и ответы на их вопросы по всем областям партийной деятельности, снабжение их литературой; во-вторых, ведение протоколов заседаний Центрального Комитета; в-третьих, размножение и рассылка всех директив ЦК; в-четвертых, финансы.

Первое время по выходе из подполья в 1917 году бюро ЦК партии помещалось в Таврическом дворце, а его заседания обычно происходили у меня в комнате на квартире родителей (Фурштадская улица, 20)»[2041]. В помощь Стасовой была выделена Ф. И. Драбкина: «В одном из помещений Таврического дворца мы поставили длинный стол, над которым водрузили плакат с надписью: «Секретариат Центрального Комитета РСДРП(б)». Е. Д. Стасова вела прием посетителей и записывала все, что представляло интерес о положении на местах. Материалы, представлявшие интерес для печати, я обрабатывала и отвозила в «Известия Петроградского Совета», в редакции которой первое время работали Бонч-Бруевич, Величкина (жена Бонч-Бруевича — В. Н.) и другие большевики»[2042]. Появление «явочного стола» заслуживает внимания потому, что именно из него впоследствии вырастет всемогущий Секретариат ЦК, должность Стасовой трансформируется в пост Генерального секретаря, а собрания в ее комнате на Фурштадской — в Политбюро.

Там незаметно начинала формироваться новая власть, которая скоро по историческим меркам будет полностью контролировать ситуацию в Советской России.

А представители власти старой, словно на конвейере, доставлялись в министерский павильон Таврического дворца, которым командовал Керенский. Он собственноручно написал на бланке председателя Думы удостоверение, под которым стояла подпись Родзянко: «Временный комитет поручает члену Государственной думы Керенскому заведование павильоном министров, где находятся особо важные арестованные лица»[2043]. Туда приводили арестованных по «правительственным» ордерам, которые выписывали члены ВКГД, исполкома Совета и их военной комиссии; туда доставляли жертв самочинного революционного правосудия, туда сажали добровольно приходивших госслужащих, стремившихся такого правосудия избежать.

28 февраля были арестованы Голицын, Штюрмер, Курлов, Балк, Хабалов, министры путей сообщения Кригер-Войновский и юстиции Добровольский, начальник Департамента полиции Климович. Около полуночи явился в Думу и попросил его арестовать Протопопов. Своими впечатлениями делился генерал Курлов: «В этом помещении среди других арестованных оказались Б. В. Штюрмер и директор морского кадетского корпуса, адмирал Карцев. Издали я молчаливо поклонился Б. В. Штюрмеру, но немедленно услышал окрик унтер-офицера: «Не кланяться и не разговаривать». Мало-помалу павильон стал наполняться: были приведены Петроградский градоначальник, генерал А. П. Балк, его помощники генерал Вендорф и камергер В. В. Лысогорский, министр здравоохранения Г. Е. Рейн и, наконец, главный начальник военного округа, генерал Хабалов… В течение дня привезли других высокопоставленных лиц, а к вечеру был введен в павильон А. Д. Протопопов, явившийся, как передавали, в Государственную думу добровольно… Обращение с нами было негрубое: нам предложили чаю, бутерброды и папиросы, а также объявили о возможности написать письма, которые будут немедленно переданы родным»[2044]. На следующий день к ним присоединят министра финансов Барка, министра торговли и промышленности Шаховского, бывшего министра внутренних дел Маклакова, генерала Сухомлинова и многих других.

Количество арестованных все прибывало, для их содержания были уже дополнительно отведены хоры большого зала заседаний, буфетные и другие комнаты дворца. Попытка хоть как-то регламентировать аресты будет предпринята только 1 марта, когда член Госдумы Караулов издаст приказ, согласно которому немедленному аресту подлежали лица, нарушавшие порядок и тишину, пьяные, поджигатели, стреляющие в воздух и т. д., чины наружной и тайной полиции и корпуса жандармов, а также лица, проводившие аресты и обыски, не имея на то особых полномочий. Приказ предусматривал задержание царских сановников и генералов, которых надлежало препровождать в Таврический дворец, прочих — в комендантское управление, градоначальство, военную тюрьму[2045]. Еще через день всех задержанных сановников рассадят по камерам Петропавловской крепости.

Спасти их теперь могло только чудо. Или действия Ставки и миссия генерала Иванова.

28 февраля (13 марта), вторник

Миссия Иванова и Ставка

До вечера 28 февраля генерал Алексеев, оказавшийся безраздельным хозяином в Ставке, действовал в соответствии с логикой не только фактического руководителя армии, но и, по большому счету, всей страны, находящейся в тяжелых военных условиях. Он сознавал, что восстание в столице, сопровождаемое солдатским бунтом, более опасно, чем возможное немецкое наступление, а потому следовал приказу императора и снимал с позиций фронтовые части. Не мог Алексеев не понимать и последствий расстройства всего государственного механизма в военное время, хотя, как мы знаем, принадлежал к тому кругу лиц, которые не считали невозможным пожертвовать Николаем II, тем более — его окружением, во благо России. Действуя не спеша, он выжидал развития событий.