Измена командармов - Андрей Владиславович Ганин

как известно, примыкал к партии левых эсеров, причем Ленин 7 июля просил членов РВС организовать личный надзор за ним и дежурить попеременно[1890]. И хотя К. А. Мехоношин сообщил, что Муравьев отказался от членства в партии, пошедшей против советской власти, Ленину этого показалось недостаточно, и он потребовал в тот же день от Мехоношина запротоколировать заявление Муравьева о выходе из партии левых эсеров (при том, что Муравьев в ней официально и не состоял) и продолжать слежку[1891].

Бездумные приказы центра и действия комиссаров постепенно переполняли чашу терпения главкома. В ночь на 10 июля Муравьев тайно от членов РВС отплыл из Казани в Симбирск, куда вызвал командующего 1-й армией М. Н. Тухачевского со штабом. В Симбирске он арестовал Тухачевского и других советских работников, объявил себя главнокомандующим армии, действующей против германцев, и призвал войска и население к восстановлению фронта против Германии. В тот же день Муравьева объявили вне закона и застрелили прямо на заседании губисполкома. Эти обстоятельства позволили позднее и М. Д. Бонч-Бруевичу, и М. Н. Тухачевскому возложить на Муравьева ответственность за все неудачи[1892], а заслуги главкома оказались приписаны другим. 11 июля должность главнокомандующего фронтом от СНК получил И. И. Вацетис[1893], который стал развивать прежние идеи Муравьева по созданию на востоке полноценного боевого фронта. Как ни странно, Муравьев своим выступлением принес пользу Красной армии. Возможно, если бы не мятеж и последовавшая за ним череда перемен, Бонч-Бруевич смог бы добиться упразднения Восточного фронта, а Красная армия там сорганизовалась бы еще не скоро, что ставило под угрозу само существование Советской России.

Интересно, что будущий изменник П.А. Славен при анализе инспекционной комиссией Высшей военной инспекции причин поражения армии Советской Латвии сообщил 14 июня 1919 г.: «Командный состав был призван из запаса, так как центр нам никого не дал, и он, конечно, дезертировал. Командный состав дезертировал около 30 %, а коммунистов 63 %. Это вышло, как Ленин говорит, как редиска — сверху красный, а разрежешь — белый. И разведкой заведовали такие люди, которые подозреваются в шпионаже, начиная с[о] времени Теодори[1894], и вся разведка арестована. О таком положении вещей осведомлен и тов. Троцкий»[1895]. К сожалению, обстоятельства измены Славена пока не установлены. Известно лишь, что 5 июля 1919 г. он был в Серпухове, в Полевом штабе Реввоенсовета республики[1896], а в ноябре сдался латвийским властям. Можно предположить, что его бегство связано как с неудачами на фронте, так и с арестом его патрона, бывшего главкома И. И. Вацетиса, по делу Полевого штаба. По другой версии, Славен просто стремился на Родину.

О бывшем поручике А. И. Харченко, командовавшем 1-й и 2-й советскими армиями и перешедшем к белым на Восточном фронте в июле 1918 г., также до сих пор практически не известно. 2-й армией он командовал лишь несколько дней (по документам — 3–4 июля 1918 г., по свидетельству секретаря Уфимского губкома РКП(б) Г. Н. Котова — «три или четыре дня»[1897]), причем сразу после измены ее прежнего командующего Ф. Е. Махина. Харченко перелетел к белым на аэроплане с оперативными картами и двумя (в другом варианте — тремя) миллионами рублей[1898]. Сдача также произошла в районе Уфы[1899]. Судя по всему, перелетел он к противнику вместе с летчиками 33-го корпусного авиаотряда, которые были связаны с антибольшевистским подпольем[1900]. По-видимому, вред от этого перебежчика был несущественным. Тем не менее измены двух командующих армией подряд предопределили сдачу противникам большевиков Уфы.

С постов командарма и комиссара В. В. Яковлев, по утверждению уральского историка И. Ф. Плотникова, был понижен до должности третьего адъютанта штаба[1901] (впрочем, упоминание подобной должности в штабах РККА вызывает недоумение). Из Уфы Яковлев уехал в Бирск, сдал там все военные документы, затем перебрался в Сарапул[1902], а в августе 1918 г. был направлен уже в занятую белыми Уфу для подпольной работы[1903]. Три месяца он находился на нелегальном положении, но в октябре предложил свои услуги Уфимской Директории. При этом он подготовил воззвание к красноармейцам, в котором обвинил большевиков в «специфическом насаждении социализма посредством искоренения тех несчастных крестьян и рабочих, для которых, собственно, и сулят этот социализм» и призывал прекратить гражданскую бойню[1904]. Свой переход на сторону противника он объяснял разочарованием в большевиках, писал о произволе новой власти, о попрании ею завоеваний революции, отмечал, что большевики истребляют всех своих оппонентов и губят страну своими опытами. Поскольку измена не была связана с командованием, последствий для Красной армии она не имела. По-видимому, Яковлев, как и некоторые другие изменники, являлся авантюристом.

М.А. Муравьев погиб в июле 1918 г. непосредственно во время своего выступления в Симбирске. Судьба П.А. Славена после его сдачи латвийским властям противоречива. По некоторым данным, он умер в ноябре 1919 г. в латвийском лагере от воспаления легких или от тифа. А.И. Харченко в 1919 г., насколько можно судить, вновь оказался у красных и был расстрелян по делу «Приволжской шпионской организации»[1905].

Начальник штаба Самарской группы войск полковник (впоследствии — генерал-майор) С. А. Щепихин вспоминал о прибытии В.В. Яковлева в Уфу: «Личность почти загадочная. Это был товарищ Яковлев, бывший главком в Самаре в период взятия Самары чехами.

Впервые он явился к нам по рекомендации Совета управляющих [ведомствами Комуча].

Яковлев, будучи оттеснен из Самары, отходил медленно на Туркестан.

Его сопротивление у Бузулука было сломлено, но возле Илецкой Защиты он задержался, вошел в связь с Туркестаном и долго был мозолью Дутова[1906]. Затем, по его словам, он решил бросить игру, разочаровавшись в большевиках, и тайно сдался.

Из-под Уфы, не открывая своего места, он прислал в Совет письмо, как водится, покаянное, слезницу. Запрашивал, может ли ему Совет гарантировать свободу; он давал клятву, что будет лоялен и нейтрален; на службу не напрашивается, так как хорошо понимает, что он в лучшем случае может возбуждать лишь недоверие к себе всей своей предыдущей деятельностью… Совет гарантию ему дал, и он явился в Уфу. Был и у [С.Н.] Войцеховского.

Высокого роста, брюнет с усами и бородкой, вид чахоточного; сильно темные, блестящие глаза; говорит четко, тенорком, но несколько мямлит, выказывая вообще мягкую натуру, скорее застенчивую.

По прежней профессии учитель.

Планы его — уехать через Дальний Восток за границу, где начать новую жизнь — он еще не стар, не старше 35 лет.

Ему было разрешено жить в Уфе, но с явкой в определенные сроки. Установили