Невеста каторжника, или Тайны Бастилии - Георг Борн

— Это случилось недавно?

— Да, госпожа, и совершенно неожиданно.

Маркиза невольно усмехнулась, но тут же спросила:

— А где он взял тебя к себе на службу?

Гассан ответил не задумываясь:

— В Спартиненто, госпожа.

Маркиза приподняла бровь.

— Где это?

Негр пояснил:

— В Африке. Это генуэзская колония.

— От той местности твой господин и получил название своего титула? — спросила маркиза, откидываясь в кресле и пристально глядя на негра. — Ведь твой господин носит титул маркиза Спартиненто?

Негр не без гордости подтвердил:

— Сам дож пожаловал его этим титулом.

При этих словах маркиза вспомнила сообщение дожа о смерти мушкетера и странные слова маркиза в Трианоне. И тут же многое открылось ей. Пропавший след явственно засветился перед ее мысленным взглядом. Оживившееся лицо маркизы и блеск ее глаз могли бы сказать внимательному наблюдателю, что произошло нечто важное. Но посторонних здесь не было. И даже близких придворных она не пригласила в этот вечер — среди них вполне могли оказаться тайные сторонники Бофора. И герцог через какие‑нибудь полчаса узнал бы обо всем, что произошло в Лувре. Да, действовать следовало чрезвычайно осторожно, потому что от неожиданно сделанного открытия зависело многое, если не все.

Поэтому, не раздумывая, маркиза приказала удалиться всем — и камергеру, и лакеям, безмолвно стоявшим у дверей. Когда же они остались одни, маркиза сделала негру знак приблизиться.

Гассан, не поднимаясь, на коленях подполз к ее креслу.

— Я хочу спросить тебя еще кое о чем, — проговорила маркиза, пристально глядя на негра. — Не знаешь ли ты, как звали твоего господина тогда, когда он еще не получил титул маркиза Спартиненто?

Гассан оживился:

— Знаю, ваша милость. Его звали Марсель.

— Марсель Сорбон? — уточнила маркиза. Дыхание ее от волнения стало прерывистым.

Негр почесал переносицу и не очень уверенно сказал:

— Похоже, что так. Гассан не помнит. Гассан помнит — капитан Марсель.

Но маркиза уже не сомневалась. Ее неясные предположения полностью подтверждались тем, что она услышала от негра.

— Это он! — прошептала она.

Да, теперь она знала точно — этот таинственный маркиз на самом деле сын короля и покойной Серафи! И сейчас он вместе с королем во дворце Сорбон… Но знают ли они о связи, существующей между ними?

Да, это невероятно важное открытие.

Но тут же ее осенила тревожная мысль: точно так, как она узнала об этом от негра, и все другие смогут узнать от него то же самое. Этого допустить нельзя!

Маркиза дернула шнурок звонка. Придворные, теснясь, вошли, вопросительно глядя на свою повелительницу.

— Офицера стражи! — приказала маркиза. Когда через несколько мгновений вбежал дежурный офицер, маркиза сделала ему знак и велела: — Негр утверждает, что он свободный человек. Удостовериться, правда ли это или нет, мы сейчас не можем — маркиза нет в Париже. Поэтому отведите негра в тюрьму Лувра и держите там до возвращения маркиза.

— В тюрьму? — Гассан не поверил своим ушам.

Офицер подтолкнул его.

— Вставай и следуй за мной!

Маркиза долгим взглядом, в котором читалось удовлетворение, проводила понуро шагавшего негра, которого подталкивал в спину офицер стражи. Теперь это важнейшее открытие останется тайной для других. Только она одна сегодня знает: маркиз Спартиненто — сын короля Франции. Этой догадкой маркиза поделилась только с Леоном, попросив его держать пока все в тайне.

Отправляясь в Версаль, сопровождаемая пажом Леоном и многочисленной свитой, маркиза обдумывала, что же делать дальше?

А тем временем дежурный офицер отвел Гассана в тюрьму и, проверив запоры, удалился.

Негр, яростно меряя шагами крошечную темницу, бормотал под нос несвязные проклятия, время от времени вскрикивая:

— Если бы я успел отомстить этому проклятому герцогу! Нет, нет, он не уйдет от меня. Он натравил меня на маркиза, а потом вместо награды выгнал меня. Этого Гассан не забудет! Тебе не придется, как ему, долго ждать расплаты! Гассан скоро будет свободен, и тогда — берегись!

XVI. ПРИЗНАНИЕ СТАРОЙ СЛУЖАНКИ

Король подолгу бродил по окружавшему дворец лесу. Сопровождаемый лесничим и камердинером, он отыскивал те укромные и навсегда запечатлевшиеся в памяти и в сердце места, где некогда он проводил долгие и радостные часы с незабвенной юной Серафи.

Здесь в те далекие годы молодой Людовик встретил прелестную юную девушку. И здесь, вдали от глаз и ушей любопытных соглядатаев, началась пламенная и короткая история их любви.

Теперь король с грустью видел, что деревья стали выше и толще, кусты буйно разрослись, полянки и лужайки, разбросанные в гуще леса, почти исчезли — немало лет пролетело с тех пор, как деревья, и не только деревья, были молоды.

И все‑таки она сохранилась — дерновая скамья у подножия высокого дерева. Здесь он привязал тогда своего коня. Здесь, взявшись за руки с Серафи, они рвали цветы на опушке. А вон на том холме он, обняв Серафи, в первый раз поцеловал ее…

Воспоминания нахлынули на короля, радуя и печаля, — все прошло, все пропало…

Хитрый и всезнающий камердинер посмеивался про себя, понимая причины настроения, владеющего королем. Но, конечно, помалкивал, не подавая виду, — только глупец позволил бы себе смеяться вслух над королевскими глупостями.

Сидя на знакомой скамейке в лесу, Людовик погрузился в воспоминания, словно наяву видя перед собой юную Серафи, которую с тех давних пор ему ни разу больше не довелось встретить.

И если бы кто‑нибудь в эти минуты осмелился незаметно приблизиться, он бы с удивлением услышал, что король негромко разговаривает с кем‑то. Но как бы он, этот случайный свидетель, ни осматривался, он не увидел бы собеседника короля. Потому что Людовик разговаривал с Серафи, которую видел только он сам — каким‑то внутренним зрением.

— Тебя уже нет между нами, милая Серафи… Горе и беды обрушились на тебя, и я не смог защитить тебя, несмотря на всю мою любовь! Мне кажется, что я слышу твой нежный голос… Это была любовь, Серафи! Все, что было после, не заслуживает этого названия, потому что никто на свете не любил меня так, как ты! И временами мне слышится, словно откуда‑то издалека, как тихо–тихо ты спрашиваешь меня о чем‑то, как ты горюешь и плачешь. И имя Марселя еле слышно доносится до моего слуха. Ты спрашиваешь о ребенке, которому подарила жизнь, — и я с горечью должен признаться, что мне не удалось отыскать нашего с тобой сына… Я многое бы отдал за то мгновение, когда, отыскав его, мог бы встать рядом с ним перед твоим портретом и сказать: «Посмотри, моя милая! Я прижимаю к сердцу твоего и моего сына! О, Серафи, если твой дух парит над этими местами, дай мне знак, что ты прощаешь меня!» — Людовик умолк, охваченный смятением. Когда его губы вновь зашевелились, невольный свидетель услышал бы: — Все прошло, все пропало! Мне сказали — Марсель умер. Мне показали его труп… Мне никогда прежде не доводилось видеть моего сына, а этот мертвый выглядел таким чужим, что я едва поверил, что это он. Ни одной чертой он не походил на тебя… И жестокая судьба навсегда лишила меня возможности увидеть его живым и отдать ему мою любовь… О, Серафи, простишь ли ты меня? Если еще существует какая‑то связь между тобой и мной, то дай мне почувствовать, что ты меня простила…