Мой ангел злой, моя любовь… - Марина Струк

От этого прикосновения шляпка чуть съехала вбок, а сама Анна резко распахнула глаза, на миг удивившись происходящему и смутившись. А потом тут же закрыла их, боясь, что Андрей может ненароком заметить ее пробуждение, поймет, что она вернулась из объятий дремы. И краснея до самых ушей от своей вольности — она должна бы тут же с извинениями отстраниться от мужчины, сидящего рядом. Должна, но разве могла?

Потому и осталась в том же положении, чувствуя под щекой не только бархат края шляпки, съехавшей куда-то вбок, но и мягкую ткань редингота Андрея. Ах, отчего ныне не зима, когда нежданный снегопад мог бы удлинить путь до Милорадово?! Так и хотелось ехать и ехать без остановки и без прибытия, слушая эту дивную тишину в дормезе и скрип колес, упиваясь этим украденным у судьбы прикосновением к Андрею. Анна даже глаза боялась открыть, ощущая щекой каждое редкое движение, которое только и позволял себе Оленин, боявшийся неосторожно разбудить ту, что по его убеждению спала на его плече.

Вскоре мелькнули в начинающейся темноте весеннего вечера светлые мраморные опоры въездных ворот Милорадово, а спустя несколько минут небольшой поезд Олениных остановился на площадке перед небольшим флигелем. Волей-неволей, но пришлось Анне выпрямиться, пытаясь придать лицу удивленный и одновременно смущенный вид. Но пока она искала слова извинения, дверца дормеза распахнулась, и Андрей вышел вон.

— Сам Господь послал нам Андрея Павловича, n’est ce pas? — произнесла мадам Элиза, будто говоря о прошедшем дне. Но Анна видела в ее глазах истинное значение этих слов, и не могла не согласиться с ними, кладя свою чуть дрожащую (от вечернего холода, вестимо) ладошку в руку Андрея, спускаясь со ступенек дормеза с его помощью.

— Истинно так, — прошептала в ответ Анна, сама не понимая, кому говорит это — мадам Элизе, выбирающейся из кареты, или Андрею, с каким-то странным выражением в глазах взглянувшему на нее сейчас.

Непривычный после нескольких по-весеннему теплых вечеров холодок проникал под платье и бархатное пальто, неприятно касался тела. Но Анна так и не могла заставить себя уйти ныне в манящее тепло дома, дверь которого уже распахнул Иван Фомич, встречая прибывших. Так и стояла, зная, что и Андрей не сможет удалиться, пока она не попрощается с ним первой. Не желая даже на минуту отпускать те эмоции, которыми была полна ее душа на протяжении всего пути в Милорадово. И его не желая отпускать от себя.

— Вы надолго в Милорадово? — вдруг спросила Анна, понимая, что сейчас совсем не время для светских бесед. Но в то же время желая услышать, что он останется здесь не коротким визитом. А лучше — навсегда, чтобы она имела возможность хотя бы мельком в церкви видеть его или на прогулках в парке. Потому что поняла нынче, как ей важно, чтобы он был просто рядом.

— Я покамест не могу дать ответа, Анна Михайловна. Полагаю, пробыть здесь на время сева, а далее…, - он пожал плечами, но она вдруг каким-то шестым чувством осознала, что он останется здесь и долее. — Я понимаю, что составлю вам неудобство своим нахождением в Милорадово, но присутствие maman и сестры должно réduire à rien [573]… Быть может, вы позволите нам навестить вас на днях?

И что-то было в его голосе или в его лице, что подсказало Анне в тот миг странную, но такую желанную для нее мысль: он по-прежнему расположен к ней, несмотря на сонм московских девиц, крутившихся вокруг него, по словам Веры Александровны. А она-то на какую долю минуты даже испугалась тогда, увидев его в Гжатске, что он вернулся, потому что сумел позабыть ее, сумел побороть тягу к ней, о которой сказал Анне, уезжая из Милорадово прошлой осенью.

— Я буду рада принять ваш визит, — проговорила Анна, с удивлением отмечая в голосе мягкие кокетливые нотки. — И с удовольствием нанесу сама визит вашим maman и сестрице. Если вы считаете, что это возможно… И, bien sûr [574], благодарю вас за вашу доброту ко мне нынче.

Протянула Андрею ладонь на прощание, заметив краем глаза, как ежится от холода мадам Элиза, пытаясь спрятаться от этого легкого морозца, как она переступила с ноги на ногу, ожидая, пока они простятся, и Анна поспешит в дом. И только потом подумала, что надо было стянуть перчатку с руки, пока прятала ладони в муфте, обнажить ладонь, вынуждая его коснуться губами ее. Увы, не успела, а потому только попрощались легким пожатием у крыльца, о чем не могла не сожалеть позднее Анна. Что такое короткое пожатие? Что может сказать оно? А вот поцелуй ладони…

И долго горели огнем щеки, «с холода», как пояснила Анна хитро улыбающейся Пантелеевне, встретившей прибывших в передней. А вот свою непривычную рассеянность так и не смогла объяснить, потому ушла к себе, едва стала ловить себя на той, боясь, что ее заметят другие. Стояла у окна, как в тот день, когда Андрей вернулся из Европы, пытаясь высмотреть свет окон усадебного дома в темноте вечера.

Он снова был в Милорадово. Он вернулся, думала Анна, уже лежа в постели, глядя через стекло окна, как ветер качает деревья в парке. Он не в Москве, он далеко от этих девиц, которые, скорее всего, кокетничали напропалую или исподтишка бросали неловкие и скромные улыбки, пытаясь заинтересовать его своей особой. Об остальном думать Анна сейчас не хотела, боясь спугнуть то странное чувство, что пришло в ее душу при появлении Андрея. Ведь так по-иному билось ныне сердце, словно напоминая ей о том, что оно есть, что оно все еще живо. И так спокойно было на душе отчего-то — впервые за последнее время, в которое она так часто мучилась бессонницей, не в силах забыть тревоги и напасти текущих дней. Быть может, потому Анна быстро и совсем незаметно для себя соскользнула в сон, в котором она бежала по знакомой лесной тропинке, залитой лучами летнего солнца. И знала, что он уже совсем рядом с ней, за ее спиной, что вот-вот ляжет на ее плечико мужская широкая ладонь, останавливая этот бег…

Глава 40

Утро было поистине весенним — солнце так и норовило заглянуть в окна яркими лучами, с крыш звонко капали маленькие брильянты, и уже всем становилось ясно, что скоро в эти края ступит пора первой зелени и цветов. Удивительно, но в Москве еще лежал снег, а тут же он стремительно таял, показывая черноту земли, убегая в темноту лесов, где еще можно было схорониться под густыми ветвями ельника от солнечных лучей, несущих гибель. Звонко защебетали воробьи на дворе, перелетая с ветки на ветки, приветствовали приближение весны. Пасхальное воскресенье, по обыкновению, принесло с собой быструю смену сезона — еще недавно везде лежал снег, а погляди-ка, пара-тройка дней, и его как ни бывало, а в поле вовсю уже бороздят, вспарывая сохами черноту земли, щедро напоенными первыми водами.